Билл Напьер на этот раз заявился в «Пенфорд» в типичной для него манере. Я предложила встретить южноамериканский самолет в Лондонском аэропорту, но не слишком настаивала, так как уже начинался публичный сезон открытых дверей в поместье «Пенфорд», где я работала. Видимо подумав об этом одновременно со мной, он неожиданно телеграфировал, что во встрече нет никакой необходимости. Он прибыл в «Пенфорд» пятнадцатого марта в три тридцать. Случайно, но точно. Медлительный, охотно предоставляющий дела их естественному течению, но деятельный и работоспособный. Билл Напьер такой же, как всегда.
Двухчасовой поезд прибывал в Пенфорд-Холт в три двадцать пять. Было бы неэтично не встретить его здесь. Кроме того, я хотела этого, я думала о нем, меряя шагами нижнюю платформу слегка потрепанной непогодой станции викторианских времен в ожидании поезда. Было любопытно посмотреть, каким стал тот, кого я помнила мальчиком восемнадцати лет.
Билл Напьер. Колеса поезда три двадцать пять выстукивали его имя среди буйной растительности роскошно политой дождем равнины Кента. «Представляете, какой приятный сюрприз — узнать, кто приедет в ваши края?» Письмо моей матери спрашивало и отвечало: «Билл Напьер — друг Дука. Именно по пути через Венесуэлу в вашу часть мира он хочет навестить свою тетю в Хокхорсте, а также у него есть кое-какие дела недалеко от «Пенфорда». Он сказал, что заглянет посмотреть на тебя, как только представится удобный случай».
Аргументы в споре. Вот и все, что через двенадцать лет он помнит обо мне. Споры между надменным восемнадцатилетним мальчишкой, другом моего брата, и мной, двенадцатилетней.
Но я помнила его, кажется, всю мою жизнь — как юного мальчика из Кентиш-Мейд, где мы жили по соседству, и там же Билл приходил домой с моим братом во время школьных каникул, на которые посольства мира куда-нибудь отсылали моего отца… Что касается родителей Билла, то они погибли в автокатастрофе вскоре после нашего первого путешествия за границу. Биллу тогда было одиннадцать. Сейчас ему должно было быть двадцать девять лет. Скорее всего, он женат, возможно, со своим семейством и приехал.
В письме моей матери об этом не упоминалось. В конечном счете, что произошло с Биллом в эти годы, она замечательно скрыла — это так не характерно для нее. Двадцать девять лет замужества за моим отцом, вторым секретарем дипломатической миссии, она совершенствовала свою переписку с Биллом и мною. Что касается Билла, к которому она относилась почти как к своему второму сыну, она о нем молчала. Да, интересно.
Я просунула руку в карман своего замшевого жакета — письмо было там, как я и ожидала. Весна в этом году была поздней, и долго в полдень еще подмораживало. Сегодня был самый подходящий день для охоты, для последней встречи со зверем в этом сезоне. Аккуратно подстриженные вязы выстроились вдоль дороги к станции, они стояли все еще без листьев, застывшие под небом цвета арктической холодной голубизны. То здесь, то там, как будто специально разбросанные по железнодорожной насыпи, выглядывали бледно-желтые первоцветы, и несколько бутонов крокусов виднелись в саду железнодорожного коттеджа. Но ничто так, как цветущая английская весна, не предвосхищает жизнь. Так я и размышляла, пока поезд три двадцать пять, перестукивая колесами, шел по кривой, его окна блестели под солнцем, как бриллиант в оправе, а перестук металлических колес вторил возбужденному лаю охотничьих собак в отдаленном лесу. А пока что я размышляла, почему нечувствительный Билл выбрал для своего приезда именно время английской весны…
Мое сильное желание вернуться сюда было одним из многочисленных детских доводов. Дик и Билл жили в мире двойственной политики, как устрицы. В то время как я клялась, что, как только закончу секретарский колледж, постараюсь найти работу и вернуться назад, в родной маленький уголок Кента.
Время прошло. Они изменились. Я тоже немного изменилась. Хорошо, что здесь, в Пенфорде, ничего не меняется уже больше пяти столетий. Мой работодатель, сэр Беркли Стофард, с конца марта по начало октября всего лишь на три дня в неделю открывает для посетителей двери своего старинного особняка. Несколько старинных сооружений для сушки хмеля превращены в уютные комфортабельные дома. На некоторых коттеджах крыша перекрыта черепицей, маленькая пожарная станция и школа елизаветинских времен увеличили свои владения. Но церковь одиннадцатого века, кузница, «Тюдор-Инн» оставались такими же, как раньше, красота деревни, напоминающей островок в море зеленых пастбищ зарослей хмеля, пшеничных и ячменных полей, тоже не менялась.
Даже станция, не замеченная реконструкторами и рационализаторами, выглядела чудесно, несмотря на то что была покрыта все еще самым первым слоем краски, сохранившимся с момента постройки. Приятный цвет кентского кирпича под зубчатым викторианским навесом радовал глаз, перрон по-прежнему освещался масляными лампами. Здесь работал единственный служащий Британской железной дороги, Ленни, один из тех, кто знал расписание поездов настолько, что сердцем чувствовал, запоздает поезд или придет раньше, он же продавал билеты и носил багаж. Он также был председателем Комитетов по наводнениям и пожарам Пенфорда. Он узнавал обо всем, прежде чем это случалось.
