Да. И вот, значит, сидим это мы у меня дома - я, Хорь и Сова - и беседуем о том, какая жизнь штука сложная и как хрупка природа живущего, так ее и растак; а равно о том, что радикулит замучил, и погоды стоят мерзкие.
Хорь сказал:
- Вот, помню, в прошлом году у соседа бабушка померла…
Он задумался. Или сделал вид, поскольку дело это ему не по плечу, что бы он о себе ни воображал. Конечно, насчет плеча, это я - фигурально, Хорь - он у нас толстый, большой, громкий такой хорь; хотя я и Сова пребываем в убеждении, что проку от него ни на грош.
Я спросил:
- И что?
- Что - что? - очнулся Хорь.
- Ну, померла бабка?
- Ну, померла. А в позатом году у Сурка дед помер.
- А в этом году помер кто? - открыла глаз Сова.
- Нет еще. - Сказал Хорь.
Беседа зашла в тупик. Мы еще поерзали, покурили, и тут до меня дошло:
- Это что же, - воскликнул я, - это же, получается - все так помрут?!
Ответом было гробовое молчание. За окном выл ветер и лил дождь.
- Это же, - робко продолжил я, - это, значит, и мы помрем так?
А Хорь сказал:
- Ты, Бобр, у нас всегда самый умный был. Особенно в пятницу. Я битый вечер ему толкую: жисть дорожает, понимаешь - как есть скоро все и помрем. А сам не помрешь - волки задерут, их сейчас - как собак нерезаных.
- Я, - сказала Сова, - это подтвердить могу лично. Вышла зимой до ветру - чуть не задрал. Насилу убежала.
- Да-а, - зловеще протянул я, и мы замолчали. Только Сова глазом - луп-луп.
Странная фигура Сова. Интересная, вообще, фигура. Когда она так на тебя смотрит, чувствуешь, что и сам превращаешься в блюдце. И почему-то хочется взять лопату и копать яму. А вот водку с ней пить хорошо. Сова, она петь не любит и не поет. А вот один раз запела - леший ее знает, то-ли с тоски, то-ли на радостях. Голос, главное, сочный такой, густой. Мы с Хорем все ее потом подначивали, да только Сова, она петь не любит… А как-то раз лунной ночкой застал ее Хорь за таким занятием: она выше по ручью лес валила. Клювом грызла, как бобры грызут, и валила. Хорь-то ей, как очухался, - дескать, что ты, ворона старая, делаешь, креста на тебе нет?! А Сова - сделаю, говорит, запруду и заживу у пруда под сенью древес. А потом, когда уже Хорь ее под белы рученьки вел, она икать перестала и говорит - есть, мол, у меня заветна мечта и больше всего на свете хочется ей стать рыбой… Интересная фигура, да. Только мы с Хорем за правило взяли: больше трех Сове не наливать… Так и сидели - ветер выл, Хорь стулом скрипел.
Тут Сова второй глаз открыла и говорит:
- Лось.
Мы с Хорем встрепенулись.
- Что - Лось? - говорим.
- Пойти и завалить его надо, - объясняет Сова.
- Зачем?! - Хорь аж чаем поперхнулся.
- Рогами будем отмахиваться. От волков.
Я задумался. Лось, оно, конечно же, хорошо, да. Но, с другой стороны, - страшно, это же лось - не кузнечик какой. Сове - что, она безбашенная, ей что на Лося, что до ветру. И тут представились мне тоскливые зимние вечера. Ходят по льду вокруг дома волки, зубами крышу грызут и воют. Аж по коже мороз от мыслей таких пошел. Но вот среди сугробов выходит до ветру Сова. С рогами. Волки от картины такой робеют, а Сова их рогами по сусалам! по сусалам! лупит и приговаривает…
- Ешкин кот! - заорал Хорь. Он, видать, о том же подумал.
- Золотая голова! - кричу. - Цены тебе нет!
- И не будет, - сказал Хорь, и бросились мы Сову качать.
Только почести эти были Сове без разницы. Потому что она уже дрыхла.
Поутру стали мы на охоту сбираться. Путь не ближний - по слухам, жил Лось аж за Болотом и за Рекой.
Я сказал:
- Надо короб набить едой - весна ведь, не осень.
А Хорь сказал:
- Это уж я сам.
Залез он в подпол и стал короб набивать, а мы с Совой смотрели-смотрели и говорим:
- Вот ты, Хорь, его и потащишь.
Хорь обиделся. Он сказал, что с неблагодарными скотами больше не станет связываться, а уедет к бабушке на покой. Он, видите ли, трудится за нас в поте лица, а мы, значит, на нем ездим. Сова сказала, что, если он столько будет есть, пусть и вкалывает пропорционально. От последнего ругательства Хорь совсем взбеленился. Он полез из подпола наверх, чтобы нас с Совой коробом порешить, да оступился и ухнул вниз, аж стёкла задрожали.
- Едрит… - донёсся снизу сдавленный хрип, - сволочи вы. Помогли б, что ли.
А когда мы короб вытащили, и Хорь вылез, Сова сказала, что надо к нему (не к Хорю, понятное дело) прибить колёсики. Чтоб потом на верёвке катить и не расстраиваться.
Я сказал:
- А ружьё по очереди нести будем.
А Сова сказала:
- Не-е, мы к нему тоже прибьём колёсики.
А Хорь сказал, что мы дураки и это у нас карма, что охота - дело серьёзное, и что ружьё он привяжет к коробу, чтобы получилась тачанка.
На том и порешили. Пока Хорь ружьё к тачанке привязывал, да с Совою ругался, пошёл я дом запирать. Повздыхал для порядку и повесил на дверь такое вот объявление: БОБРОВ ДОМА НЕТ.
НО ОНИ ЩАС ПРИДУТ!
Никакие мы, конечно же, не бобры. Ни Хорь, ни Сова, ни я даже. Я есть самый-пресамый настоящий Мексиканский Тушкан, и дед мой был Мексиканский Тушкан; а Хорь говорит, что никакой я не Тушкан, а самый что ни на есть суслик. Изумруда, дескать, в шкуре моей нет и я не шанхайский барс и не Лихо Одноглазое, а обыкновенный суслик, леший меня дери. Но, во-первых, Хорь - он, вообще, дурак, это даже Сова понимает. А, во-вторых, какой же я не Тушкан, коли дед у меня эмигрант был и бабка - эта… как её… эмигрантесса, вот. И вообще…
