К освободительным технологиям

Со времени промышленной революции отношение людей к технологии никогда не колебалось так сильно, как в последние пару десятилетий. Большую часть 20-х годов и даже в 30-х годах общественное мнение восторженно приветствовало технические новшества и отождествляло благосостояние человечества с современным индустриальным прогрессом. Это был период, когда апологеты СССР могли оправдывать жесточайшие методы и худшие преступления Сталина хотя бы одним лишь тем, что представляли его в роли «индустриализатора» современной России. Это был также период, когда наиболее эффективная критика капиталистического общества могла опираться на жестокие и очевидные факты экономической и технологической стагнации в США и Западной Европе. Многим людям казалось, что есть прямая, пропорциональная связь между технологическим и социальным прогрессом. Фетишизм слова «индустриализация» оправдывал самый большой разбой в экономических планах и программах.

Сегодня мы расценили бы такое отношение как наивное. Чувства большинства людей (за исключением разве что технологов и специалистов в области естественных наук, которые разрабатывают соответствующие приборы) по отношению к техническим инновациям можно охарактеризовать как шизоидные, расколотые на грызущий страх перед атомным уничтожением, с одной стороны, и тягу к материальному изобилию, досугу и безопасности, с другой… Технология, кажется, в разладе даже сама с собой. Атомная бомба противопоставляется ядерному реактору, межконтинентальная ракета — телевизионному спутнику. Одна и та же технологическая дисциплина норовит выступать то как враг, то как друг человечества. И даже науки, традиционно ориентированные на человека, такие как медицина, находятся в амбивалентной ситуации, о чем свидетельствуют обещания прогресса в хемиотерапии и угрозы, вызванные исследованиями в области биологической войны.

Не удивительно, что противоречие между обещанием и угрозой все больше решается в духе угрозы через общее негативное отношение к технике. Технология все больше рассматривается как демон, который, обладая собственной жизнью, угрожает если не уничтожить совсем, то механизировать человека. Глубокий пессимизм, порождаемый таким взглядом, часто не менее близорук, чем оптимизм, преобладавший в предыдущие десятилетия. Существует весьма реальная опасность, что мы утратим перспективу в том, что касается технологии, упустим ее освободительные тенденции и, что еще хуже, фаталистически покоримся ее использованию в целях разрушения. Если мы не хотим быть парализованными этим новым социальным фатализмом, то нам следует найти противовес.

Цель данной статьи — исследовать три вопроса. В чем состоит освободительный потенциал современной технологии — как в материальном, так и в духовном отношении? Какие тенденции (если они существуют) заложены в машине и позволяют так преобразовать ее, чтобы она стала пригодной для использования в органичном, ориентированном на человека обществе? И, наконец, как новые технологии и сырьевые материалы могут быть использованы экологическим образом, то есть способствуя равновесию природы, полному развитию естественных регионов и созданию органических человеческих?

Акцент в этих заметках следует сделать на слове «потенциально». Я не утверждаю, что технология необходимым образом является освободительной или постоянно благодетельной для развития человека. Но я самым определенным образом не разделяю мнения, что человек обречен на порабощение технологией и технологическим мышлением (как утверждают в соответствующих книгах Юнгер и Эллюль[1]. Я же, напротив, попытаюсь доказать, что органический образ жизни столь же мало возможен без свой технологической стороны, как человек без скелета. Технологию следует рассматривать как основополагающую структурную опору общества; она в полном смысле слова является рамками экономики и многих социальных институтов.

1848 год выделяется из всех остальных как поворотный пункт в истории современных революций. Это был год, когда состоялся дебют марксизма с его «Коммунистическим манифестом» в роли отдельной идеологии, и когда пролетариат в лице парижских рабочих на июньских баррикадах впервые выступил как самостоятельная политическая сила. Можно сказать также, что в 1848 году, почти в самой середине XIX столетия, был отмечен пик традиционной, основанной на силе пара технологии, которая полутора столетиями раньше была введена новой машиной.

В конвергенции этих идеологических, политических и технологических ориентиров бросается в глаза, насколько «Коммунистический манифест» и июньские баррикады опередили свое время. В 1840-е годы промышленная революция ограничивалась тремя сферами хозяйства: текстильным производством, изготовлением железа и транспортом. Изобретение прядильной машины Аркрайта, паровой машины Уатта и механического ткацкого станка Картрайта ввело фабричную систему в текстильной промышленности; одновременно ряд коренных новшеств в технике изготовления железа обеспечил снабжение дешевыми и высококачественными металлами, необходимыми для экспансии фабрик и железных дорог. Но эти новшества, какими бы значительными они ни были, не сопровождались соответствующими изменениями в других областях индустриальной технологии. Ведь, во-первых, лишь немногие паровые машины превышали мощность в 15 л.с., а даже самые лучшие доменные печи давали не намного больше 100 тонн железа в неделю — ничтожно мало по сравнению с тысячами тонн в день, производимыми современными доменными печами. Что еще важнее: остальные области хозяйства все еще не были в значительных масштабах охвачены технологическими новшествами. К примеру, методы добычи полезных ископаемых в горном деле мало изменились со времен эпохи Возрождения. Рудокоп все еще обрабатывал рудоносные жилы с помощью кирки и лома, а насосы по откачке воды, системы вентиляции и техники добычи не слишком улучшились по сравнению с теми, какие были описаны в классическом произведении Агриколы о рудном деле, которое было написано за 300 лет до этого. Сельское хозяйство еще только просыпалось из своего многовекового сна. Хотя для возделывания было уже расчищено много земли, исследования плодородия почвы оставались еще новшеством. Груз традиции и консерватизма все еще был настолько весом, что значительная часть урожая собиралась вручную, хотя уже в 1822 г. была изобретена механическая жатка. Здания, даже массивные и обильно украшенные, сооружались прежде всего с использованием чистой силы мускулов; основу строительной механики по-прежнему составляли блок и лебедка. Сталь все еще оставалась сравнительно редким металлом: даже в 1850 г. она стоила 250 долларов за тонну, и вплоть до изобретения бессемеровского конвертера процесс литья стали веками испытывал застой. И, наконец, хотя наблюдался прогресс в создании точных инструментов, стоит упомянуть о том, что попытки Чарльза Бэббиджа сконструировать усовершенствованную счетную машину потерпели неудачу из-за недостаточных технических возможностей эпохи.