ВЫПОЛНЯЮ МАШИНОПИСНЫЕ РАБОТЫ
Открывать глаза не хотелось. В темноте я протянул руку к столу — нащупал письмо. Содержание его было примерно таким:
«Уважаемый товарищ! Если у вас есть совесть или хотя бы жалость — перестаньте присылать нам ваши отвратительные рассказы! У двух сотрудников нашего журнала началась после прочтения их нервная горячка, трое уволились, остальные находятся в глубочайшей депрессии. Кроме этого, напечатаны рассказы ваши на омерзительной бумаге, отчего у оставшихся сотрудников началась злостная почесуха...»
Ну — насчет бумаги — это они зря! Нормальная бумага, куплена в магазине. Насчет рассказов, может, и правильно, а вот насчет бумаги — напрасно!
Я открыл глаза.
— Вставай! — грубо проговорила жена. — И я готовлю сразу ужин — чтобы не возиться с завтраком и обедом.
Сели мы ужинать (в восемь утра!), жена уже с жалостью на меня смотрит. Если бы с ненавистью — еще бы ничего, — но что с жалостью — это тяжело.
— Может, тебе не свое печатать? — жена говорит.
— В каком смысле — «не свое»? — я встрепенулся.
— В обычном! — жена объясняет. — Как машинистка на работе у нас. Мало того, что жалованье гребет — сто двадцать рублей, еще непрерывно в рабочее время печатает для клиентов. И знаешь сколько берет? Тридцать копеек за страницу! Десять страниц за час — трешка!
— Но ведь это же унизительно!
— Зато надежно! Давай сейчас напечатай объявление, в двадцати экземплярах: «Выполняю машинописные работы. Быстро, дешево, элегантно». Развесь на всех столбах — и пойдет дело. За день тридцать страниц отстучишь? Девять рублей! В месяц — двести семьдесят!
— Заманчиво, конечно. А своего, значит, совсем не печатать?
— А зачем?
— Вообще-то правильно. — Я вздохнул. Пошел к себе в кабинет, распечатал объявление, побрел на улицу, расклеил на столбах.
Первым явился довольно-таки странный клиент: с землистым неподвижным лицом, на плече — засохшая глина. Где он глину на плечо брал в разгаре зимы — не очень понятно. Принес рукопись в газете — килограммов на пятнадцать.
— Мне крайне срочно! — надменно так говорит.
— Ну хорошо, — говорю, — напечатаем срочно! За неделю перепечатал его труд — тысяча листов! — о коренном переделывании климата на земле. В конце недели приходит. Глина на месте — уже это мне достаточно подозрительным показалось.
Забирает он рукопись — почему-то сваливает в огромный мешок — и расплачивается со мной старыми деньгами: большими, нежно-зелеными, с нарисованными на них танкистами в шлемах.
— Вы что? — спрашиваю его. — Сумасшедший?
— Да! — гордо говорит. — А что? Разве я забыл вас об этом предупредить?
— Да, — говорю. — Как-то, знаете ли, забыли!
Впрочем — сумасшедшему можно простить некоторую рассеянность!
Следующий тоже довольно подозрительный тип пришел. Рукопись в газете.
— Извините, — говорю ему. — Нет ли у вас справки какой-нибудь?
Грозно посмотрел на меня:
— Какой это справки?
— Ну — что вы не являетесь сумасшедшим?
Он еще более грозно на меня посмотрел:
— А вы — не являетесь?
— Я — нет. Я машинист, я на машинке печатаю — как я могу являться при этом сумасшедшим?
— Тогда идиотских вопросов не задавайте!
— Ну ладно. Тогда другого рода вопрос: какими будем расплачиваться деньгами?
У него глаза вылезли из-под очков.
— Нашими! — отрубил.
— Я понимаю, что нашими. Новыми, старыми?
Он долго неподвижно смотрел на меня, потом схватил рукопись со стола, направился к выходу. Тут жена, радостно улыбаясь, бросилась наперерез:
— Не сердитесь, все будет хорошо! Это он разговаривает так странно, а печатает — залюбуешься! Оставьте вашу рукопись, не беспокойтесь. Через три дня заходите — будет готова!
На меня взгляд метнула — пошла его провожать. Тот тоже метнул на меня взгляд, удалился. Неплохое, вообще, начало!
Рукопись называлась «Неугомонный Ермилов». Герой романа, Антон Ермилов, неделями не ночевал дома, непрерывно обретаясь на разных стройках (это помимо основной своей работы — хирургом), вмешиваясь абсолютно во все, что встречалось на его пути. (Представляю, какую ненависть он должен был у всех вызывать!) Наконец где-то к концу года он брел домой и вдруг увидел на перекрестке «отчаявшегося человека с лицом скульптора». Ермилов пошел с ним в его мастерскую, где несколько ночей подряд помогал ваять огромную, до потолка мастерской, скульптуру рабочего. И вот работа была готова. Ермилов, пристально сощурившись, обошел фигуру, потом вдруг схватил лопату и с размаху ударил фигуру под коленки. Фигура закачалась и рухнула, куски ее раскатились по углам мастерской.
— Спасибо! — воскликнул скульптор и крепко пожал Ермилову руку.
Сделав это дельце, Ермилов направился наконец к себе домой. Дома все вздрогнули, услышав скрип открываемого замка.
— Что новенького? — бодро проговорил Ермилов. Все молчали.
Только сын Володька скорбно кивнул на сервант, в котором тучно громоздился излишне красивый, аляповатый сервиз.
— Ясно! — выговорил Ермилов. Скулы его бешено заиграли. Он сорвал со стола аляповатую скатерть, подошел с нею к серванту и, не обращая внимания на кликушеские цеплянья жены и дочери, по-медвежьи сгреб весь сервиз в скатерть и, по-медвежьи ступая, подошел к окну и перевалил весь сервиз через подоконник. (А что, если кто там шел?) Жена и дочь некрасиво заголосили. Только сын Володька одобрительно мотнул густым чубом:
![Тень Победы [Новое издание, исправленное и переработанное]](/storage/book-covers/53/538ffddf44793f0743f56171bdbc5882a5fda379.jpg)
