Если пролететь полторы тысячи миль на север от Перта вдоль побережья Индийского океана, а потом еще миль триста в глубь материка, можно заметить горсточку белых домиков, прилепившихся у подножия Кимберлийских гор. Это и есть Лагуна Эйгара, которую легко узнать по кучам битого стекла, сплошным кольцом окружившим крошечный поселок.
На самом деле никакой лагуны здесь нет, ибо единственная поблизости речушка спешит унести стекающие с гор дождевые воды прочь от поселка в тщетной попытке напоить вечно жаждущие пески Внутренней пустыни. Но своенравный ручей — отнюдь не самая живописная деталь пейзажа. Главная здешняя достопримечательность — это «бутылочное кольцо». Долгие годы дворники местной гостиницы свозили на окраину пустые бутылки — сначала на запряженных волами телегах, а потом на маленьких грузовичках, — пока не набралась их там добрая тысяча тонн.
Ничего не поделаешь, девать бутылки больше некуда — не везти же в Перт. И кольцо продолжает расти — разумеется, в противоположную от поселка сторону, иначе и гостиница, и полицейский участок, и магазин вместе с десятком домов давно были бы погребены под грудами битого стекла.
Инспектор Наполеон Бонапарт (друзья звали его Бони) оказался в этих краях совершенно случайно. Он только что закончил расследование дела об убийствах в Бруме и возвращался в свой родной штат. Однако самолет, которым он летел, совершил вынужденную посадку в Лагуне Эйгара из-за неполадок в моторе. Здесь, на дальнем севере континента, самолеты не слишком придерживались расписания, поэтому инспектору пришлось снять номер в обветшалой гостинице и запастись терпением. В тот день поселок словно вымер. Даже констебль укатил куда-то по делам.
Гостиница с ее обшитыми досками глинобитными стенами и железной кровлей напоминала старинные салуны американского Запада и была своего рода оазисом посреди раскинувшихся на тысячи миль пустынных пространств, все население которых составляла сотня с лишним фермеров-скотоводов, старателей и вездесущих государственных чиновников.
Бони оказался единственным постояльцем маленькой гостиницы. Поговорить было не с кем. Разве только с дворником. Щупленький старичок по имени Джон Браун, прослуживший в заведении не один год, успел срастись с ним душой и телом и был завсегдатаем нередких там шумных сборищ. В Лагуне Эйгара его знали под кличкой Гунн[1], которую он получил еще в молодости, когда явился в поселок неизвестно откуда, щеголяя пышными, как у кайзера Вильгельма, усами. Усы продолжали воинственно торчать и после того, как кайзер отрекся от престола, и, хотя с годами они поседели, пожелтели от пива и табака, прозвище от Брауна так и не отстало. Родом он был из Бирмингема, однако Гунном его звали даже местные немцы.
Был ранний вечер. Бони сидел на веранде гостиницы, занимая единственный стул, рядом примостился на корточках Гунн. Он не догадывался ни о ремесле гостя, ни о том, с каким уважением произносили его имя во всех полицейских управлениях Австралии. Стуча копытами по каменистой дороге, мимо прошло стадо коз. Гнали его двое мальчуганов одинакового роста и даже чем-то похожих друг на друга, несмотря на то что один был белый, а другой — абориген. Лучи заходившего за высохшим ручьем солнца вонзились в базальтовый панцирь Черного хребта.
— Давно ли здесь живу? — переспросил Гунн. — В четырнадцатом приехал. Все это здесь уже было, — он обвел рукой вокруг, — и пивная, и полицейский участок, и дома. Года через два мы с Пэдди Метисом на золотую жилу наткнулись — прииск «Королева Виктория», слыхали, может? За три года три состояния нажили и в те же три года все дочиста спустили. В этой вот самой пивной. А потом Пэдди помер, и на следующий год я прииск продал синдикату за тысячу фунтов.
— Большие деньги, — пробормотал Бони.
— Это точно. Только ведь знаете: легко нажил, легко прожил. Пэдди, бедняга, из-за денег и пропал. Спился. На этой самой веранде спился. Бывало, как начнет буянить, впятером держать приходилось, да еще полицейский помогал.
— Здоровяк, наверное, был ваш Пэдди, — заметил инспектор.
Гунн поднес зажженную спичку к своей старой обломанной трубке. Прожив всю жизнь в этом глухом уголке Австралии, он так и не избавился от бирмингемского выговора. Когда он смеялся, из горла его вырывался хрипловатый петушиный клекот.
— Здоровяк — не то слово! — воскликнул Гунн. — Когда я сломал ногу на прииске, он меня до самого поселка на себе тащил, а это верных девять миль будет. Одним плевком человека свалить мог, ей-богу! Раз поспорили они с Сайласом Брином, кто выиграл Кубок Мельбурна в девятисотом году. Целую неделю дрались, перерывы делали, только чтоб поесть. Да-да, такого друга, как Пэдди, у меня уж потом никогда не было… Ба! Чтоб я околел, если это не Брины пожаловали!
