Садился он подле больного, закидывал ногу на ногу, вынимал трубку, набивал — щепотка за щепоткой, — приминая то и дело табачок большим пальцем, раскуривал и наконец выпускал облако дыма. Целый час сидел около больного, курил, разговаривал о том о сем, о погоде да о соседях. Клал правую руку больному на затылок, приказывал сплюнуть.
— А теперь прочти «Падре нуэстро» во весь голос.
Больной читал «Падре нуэстро». Перрон слушал очень внимательно, поглядывал искоса.
— Теперь давай-ка повтори: «Да приидет царствие твое».
Больной повторял. Перрон трогал его лоб, проверяя, насколько горяч.
— Мойся хорошенько с головы до ног всю неделю. Четырежды в день ешь ржаные колобки. Двадцать второго полнолуние. Приду отворю тебе кровь.
Кровь Перрон отворял всегда в полнолуние. Он часто наведывался в аптеку моего отца. Лечил кровопусканиями, ржаными либо овсяными колобками, мытьем в горячей воде и многочасовым сном. Болезнь распознавал по голосу пациента. По его словам выходило, что есть девять разных тонов. У того, у кого болит печень, голос совсем не такой, как у того, у кого болят почки, или желудок, или сердце. Сну в его терапевтике придавалось большое значение. Сидя у изголовья больного, Перрон наблюдал, как тот спит.
— Худо спишь, приятель! Тебе бы спать без подушки, и одно одеяло — лишнее.
Иных заставлял спать в другой позе или переставлял кровать. Подобно наставнику-йогу, учил, как нужно дышать во сне, для чего ложился в постель рядом с пациентом, брал его руку и требовал, чтобы тот дышал ему в лад. Будь пациент хоть женщиной, хоть священником, все равно ложился. Постная; пища, сон, кровопускания в полнолуние. Кровопускания бывают двоякого рода: канунные, в тот миг, когда луна восходит, и полуденные, в двенадцать дня. Больной, покуда ему отворяют кровь, должен держать во рту веточку омелы. После кровопускания омела сжигается. Насколько мне известно, Перрон из Браньи был среди здешних знахарей последним, кто еще прибегал к кровопусканиям.
Кроме того, Перрон лечил побасенками. Загадывал больному загадку, очень каверзную и запутанную.
— Попробуй отгадать к тому дню, когда приду отворять тебе кровь.
Больной часами раздумывал, ломал себе голову над Перроновой загадкой. Пациенты Перрона были без ума от его побасенок, обсуждали их, разбирали с членами семьи, с соседями, видели во сне. Мало кому удавалось найти разгадку. Насколько я слышал, то были истории о зарытых кладах, о тяжбах, об ограблениях, в них участвовали и вели беседы французы и животные: лисицы, волки, вороны… Сверчок из Абеледо — прославившийся тем, что выучился за одну ночь всем карточным играм, когда его взяли в солдаты, — однажды отгадал, Перронову загадку.
— Он отгадал загадку про семь деревянных башмаков, в которые обулись восемь человек, причем у всех было по две ноги.
Священник из Лабрады, когда помер Сверчок, изрядно досадовал. И, отпев покойного, сокрушался:
— Так и умер Сверчок, не сказав мне, как же разгадывается загадка про восемь человек и семь деревянных башмаков!
Перрон был росту среднего, рыжеват, глаза светлые, во рту золотые коронки так и сверкают. Носил он черную фуражку и суконную куртку. Перрон — это не кличка была, а фамилия. Он говорил, досталась ему эта фамилия от солдата-француза, захворавшего в Санталье лихорадкой во время наполеоновского нашествия, а служил тот солдат в музыкантской команде. По цирюльням Мондоньедо шли споры, знает Перрон французский или не знает; вот словарь у него точно был. После смерти Лейраса Пулпейро Перрон купил английский набор ланцетов, принадлежавший поэту-медику. Говорят, Лейрас в трудных случаях советовался с Перроном. Перрон, у которого нрав и всегда был унылый, в последние годы жизни ударился в набожность, и дядюшка мой, сеньор дон Шусто Мойрон, выучил его прислуживать во время молебна в домашней часовне моих деда с бабкой, в Кашан-де-Риоторто. Перрону вздумалось подарить одеяние Святому Варнаве Сантальскому, и, когда одна швея сняла с изваяния святого мерку, оказалось, что размеры точь-в-точь те же, что у знахаря — хоть вдоль, хоть поперек. Перрон отправился в Луго, и там на него примеряли фиолетовую тунику и желтую мантию, словно на манекен, но фуражку он и на примерке не снимал, потому что легко простужался. Как-то раз, после сортировки каштанов, лег он в постель, попросил, чтоб поставили ему пиявки на боку и поболтали бы с ним. Это я слышал от его зятя, мы с ним в дальнем родстве через семью Эйреша. Жена Перрона загадала загадку:
— Полторы мушки, три половинки мушиных тушки да еще две с половиной мушки, сколько всего получается?
Перрон мысленно производил сложение и уже собирался ответить: пять с половиной, но тут слегка закашлялся и отдал Богу душу. Все очень о нем горевали.
Как только Перрон умер, некто по прозвищу Кабо из Лонше — о нем речь впереди, — который брал реал за один сеанс выведения бородавок с помощью ляписа, стал брать по два реала. Перрон, тот лечил от бородавок одними словами и на расстоянии в несколько миль.