Исток

— И еще мор. — Смотрящий чародей сверился с картой, висящей на стене; на ней иголками были пришпилены полоски пергамента с неясными пометками. — Мор в Мыльняках.

— Мор? — задумчиво переспросил Филипп, заправляя за ухо темную прядь, вылезшую из растрепанного хвостика.

— Коровий, — нехотя пояснил смотрящий. — Дохнут одна за другой, там уже все село на ушах стоит, собрали гонца в Береговницы, приехали ко мне. Чуть не на коленях ползали: пошли им колдуна… А никого нет, хоть сам езжай!

— Что же не поехали? — удивилась русоволосая девушка, похожая на Филиппа, как сестра.

Смотрящий Береговниц и окрестных деревень Павелий лишь ус дернул:

— Стар я в телеге-то трястись.

— Ехали бы верхом… — хмыкнула девушка.

Филипп метнул на нее гневный взгляд, она послушно замолкла и снова принялась изучать карту.

— Давно приезжали? — попытался исправить ситуацию парень.

— Три дня назад.

— И что, за три дня ни одного колдуна не проходило?

— А также не проплывало… Был один, да только на мое распоряжение он плевать хотел.

— Цитаделец?

— Нет. Наш — инесский, имя у него еще… язык сломаешь. Да ты, сынок, встретишь его. Он домой ехал, говорил, торопится к Владычице на прием, никак ему в Мыльняки не заехать. Он будет там пироги кушать, а у меня рогатый скот десятками косит! — Павелий, видимо, забыл, что сам трястись в телеге отказался.

— Ладно, давай свою грамоту, я подпишу.

— Сынок! Возьмешься?

— Хотите сами?

— Нет уж!

По содержанию парень лишь пробежал глазами и подмахнул витиеватой закорючкой:

— До свидания, милсдарь смотрящий.

— До свидания, милсдарь Филипп, до свидания, сударыня Айрин.

За дверью Филипп влепил девушке подзатыльник.

— Ты мне что обещала?

— Что буду молчать как немая, — заученно ответила она, лукаво щурясь.

— Так закрой свой рот поганый! И благодари меня, что я милостиво взял тебя с собой!

— Так мне благодарить или молчать?

— Твое молчание — лучшая благодарность!

— А худшая?

— Твое присутствие, — выдохнул он. Они вышли из прохладных сеней дома Павелия в теплый июльский воздух.

— Айрин! — крикнул Филипп, девушка попыталась сделать вид, что обращаются не к ней.

Лошади, привязанные у крыльца, объели серебристый кустарник, причем, если судить по сохранившейся стороне, нежно любимый смотрящим и аккуратно им подстриженный.

— Поехали отсюда быстрее!

Айрин влезла на Пеструшку и тихонько тронула ее пятками.

Лошадка была славная, хоть имела дурную привычку с малейшего резкого движения уходить в галоп. Пеструшка переступила с ноги на ногу, лениво дернула задом и осталась стоять на месте. Пришлось девушке ударить ее сильнее и подбодрить ее руганью.

— Поганка ты гречневая, отвлекись, давай, от своего кустика! — прикрикнула Айрин. «Давай» понравилось лошади больше всего, и Пеструшка пошла рысью. Девушка, неготовая к столь прыткому началу, неловко взмахнула рукой, которой пыталась подтянуть сползший стременной ремень. — Стой, зараза, кому говорят!

Удовольствовавшись представлением, лошадь успокоилась и перешла на шаг. Седло перекосило. Айрин, чертыхаясь, скатилась с лошади, поправила седло, затянула подпругу, для чего пришлось пнуть надувшуюся мерзавку. После пинка Пеструшка обрела осиную талию и дала затянуть пряжки.

— Это наказание, — догнал ее Филипп. — Под стать тебе лошадка: тебе тоже одно говоришь, а ты другое слышишь.

— Ты мне вообще ничего не говоришь, только ворчишь как старая бабка. Раньше ты так себя не вел.

— Раньше тебя за ухо оттаскать можно было или папе с мамой наябедничать, сестренка.

— Что теперь мешает? Почетный пост?

— Тебе он не светит, не переживай, — мрачно ответствовал ей брат.

Айрин тоскливо оглядела сельскую улочку, где в пыли играли дети. Детям не объяснишь, что играть в пыли или грязи нельзя, им хочется, и они играют.

— Зато я могу помочь тебе с мором! — обрадованно сообщила девица.

— Если наша помощь вообще потребуется. Может статься, нам поручат исключительно сжигать туши. — Филипп повернул голову в ее сторону и спросил: — Ты не хочешь в Милрадицы, верно?

— Я не хочу быть знахаркой.

— Выбери что-то другое, тебе же никто не навязывает!

— Так… давай подумаем, — хмыкнула Айрин. — На стратегию и тактику девушек не принимают, с алхимии меня исключат после того, как я разобью жутко важную склянку и взорву эту школу к бесам, лесная наука набирает пять человек, и, по странному стечению обстоятельств, они тоже все мужского роду… Что я забыла?

— Искусство, — включился в игру брат.

— Чужие произведения критикую излишне злобно.

— Сельское хозяйство?

— Животных люблю. Не люблю людей, которые их обижают, аж руки о меч чешутся.

— Военное дело? — Тут она ехидно подняла бровь и, посмотрев, что улица обезлюдела, ушла в галоп. Догнал ее Фил уже за границей села, где она остановила Пеструшку и позволила прожорливой лошади жевать понравившуюся елочку. — Да, при твоей дисциплине… Но на твоем месте я бы не отказывался так легко от искусства, ты могла бы писать баллады.

— Фил, очнись, я лютню не могу настроить, а когда играю, путаю пальцы и сбиваюсь.

— Учись играть на арфе!

— Я хочу быть колдуньей. Как мама, как ты, как вся Инесса. А вместо этого хожу и думаю о том, не что мне нравится, а от чего меньше воротит! Давай о море поговорим или о твоем назначении, а? Ты когда работать начнешь?