Пока не иссяк материал, надо продолжать, кому бы и чего бы это ни стоило, — эту фразу из романа Миклоша Месея «Фильм» я слышу по радио в тот самый момент (23 января 2000 года, в два часа с небольшим пополудни, минуты я записать забыл), когда после долгой волынки я наконец берусь за перо; мне кажется, будто старый товарищ по ремеслу подбадривает меня и укрепляет мой дух, испытывая некоторое разочарование от того, что мне самому это не приходит в голову и я нуждаюсь в дружеском понукании.
Сейчас мне пригодилась бы любая помощь, но именно в эти минуты я одинок, как еще никогда в своей жизни. (Избегать жалости к себе я буду стараться изо всех сил, хотя уже вижу, догадываюсь, что старания эти окажутся тщетными.)
Очень хотелось бы, чтобы эту книгу читали лишь те, кто прочли «Гармонию». Но, конечно, читатель волен поступать, как ему заблагорассудится, что толку его умолять? Хотя… очень скоро вы сами увидите: по ходу рассказа, а точнее по ходу событий, я был иногда способен на все что угодно; и «умолять» — это самое меньшее.
Я с удовольствием еще поиграл бы с читателем в прятки, да не могу.
Работа есть работа.
Осенью 1999-го я обратился к К. с просьбой помочь ознакомиться с касающимися меня материалами Центра исторической документации[1], если таковые имеются: следили за мной или нет в свое время, прослушивали ли мой телефон; чуть ли не каждый у нас убежден, что половина гэбэ занималась именно им, мне в это не верилось, более того, я был убежден, что мною не занимались вовсе, но все же хотелось удостовериться в этом, и вообще я считал своим, так сказать, гражданско-демократическим долгом внести некую лепту в расчеты с прошлым или, во всяком случае, проявить к нему интерес, ознакомившись с предположительно существующими документами.
К. — отличный специалист, хорошо ориентирующийся в делах подобного рода, уж он-то наверняка подскажет, с какого конца мне начать. Характерно, что я начал с поисков протекции и обходных путей, даже не подумав, что в архив можно прийти просто так: ведь для того он и создан, чтобы туда мог прийти всякий желающий. И действительно, из слов К. выяснилось: если я запрошу искомые документы не как гражданин, пользующийся своим законным правом, а в качестве, так сказать, исследователя «темы», то смогу получить больше материалов.
Что меня интересует? Ничего особенного, просто хочу узнать, есть ли обо мне что-нибудь в архиве бывшей секретной полиции. А может быть, заодно уж взглянуть, нет ли чего о моей семье. Возможно, отца моего прослушивали. (В свое время К. работал вместе с отцом в блаженной памяти «Budapester Rundschau»[2], и я, начиная роман «Harmonia cælestis», даже собирался «проинтервьюировать» его, но потом отказался от этой затеи. Работая над романом, я немало общался с моими дядюшками и легендарными, фантастическими тетушками, иногда записывал их на магнитофон; эти встречи, разумеется, были потрясающе интересными, однако вскоре я понял, вынужден был понять, что валять дурака бесполезно, я хотел сачкануть, откосить от работы, уповая на то, что кто-то выполнит ее за меня. Но все пришлось делать мне самому. Так что, если иметь в виду роман, я не жалел, что этот разговор с К. тогда не состоялся, может, потом как-нибудь, думал я, вот закончу работу и с удовольствием пополню свои познания об отце, а пока хватит; сколько можно!)
У меня сохранились заметки, которые я делал, разговаривая по телефону с К. Будто школьник, записывал, что мне надлежит исполнить. Письменно запросить в отделе обслуживания посетителей Центра исторической документации официальный формуляр, что-что? формуляр для научных исследователей. К. дважды повторил мне свои инструкции. Затем, сказал он, Институт истории революции 1956 года напишет в архив отношение. А какую тему мне выбрать? Мою роль в венгерской литературе начиная с 70-х годов. (Первое предложение звучало, кажется, так: «П. Э. и его эпоха», но я отказался его даже записывать.) Позднее тема моих исследований вроде бы трансформировалась, распространившись и на семью, но точно я уже не припомню… С этой проблемой — вот уж чего со мной не бывало — теперь мне придется сталкиваться постоянно: я должен приспосабливаться к реальности. До этого приспосабливаться приходилось только к словам.
Но все, о чем я рассказываю, занимало меня лишь постольку-поскольку: в то время я заканчивал «Гармонию», как проклятый вкалывал от зари до зари. Роман я завершал несколько раз, точнее, мне несколько раз казалось, что он готов и остальное — всего лишь формальности, хотя и умом, и по опыту я должен был понимать, что так не бывает, формальностей в таком деле не может быть и глупо считать, будто все остальное — лишь «дело техники»; пока роман действительно не готов, с ним может произойти что угодно, он как граната с выдернутой чекой. Если что-то почти готово, это значит — оно не готово.
На три дня мне пришлось прервать работу, coitus interruptus, но перерыв этот произошел, собственно говоря, ради другого coitus’a (учитывая все воспоследовавшее, стиль этой фразы небезупречен и даже фальшив, да и сам я фальшив — живу, как будто того, о чем предстоит рассказать, нет и в помине). Я отправился в Вену, где мне вручали Государственную премию Австрии. Три дня райской жизни, прекрасный отель, отличные рестораны, легкий променад, торжественная церемония в резиденции федерального канцлера, беззаботное опьянение от успеха. Слушая на церемонии саксофон Ласло Деша, я не ощущал даже нетерпения, переживал момент скорее как глубокий спокойный вздох перед последними днями работы. Я не знал, что это последний момент в моей жизни, когда мне дозволено радоваться как ребенку, а радоваться я умею, такой уж характер, в этом деле я суперталантлив, меня этим наградил Всевышний (и глаголил с небес Господь: радуйся, ёшь твою мать! и стало так, во славу дел Твоих, Господи), я не знал, что совсем, совсем скоро все кончится и во мне поселится такой безграничный мрак… впрочем, не безграничный, границы его будут точно совпадать с границами моего тела, — словом, я и подумать не мог, что ощущение легкости на сердце я испытываю в последний раз. И никогда больше не испытаю.