ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДЕЛО О САН-ГАЛЛИЕВСКИХ СЕЙФАХ
1
Август 1918 года опустился на столицу республики небывалым теплом и полным отсутствием дождей. Не то чтобы туча, ни одно прозрачное облачко не пробегало по небу. Хотя надо было отдать должное природе — она не томила жарой, а охлаждала дома, учреждения, людей прохладным балтийским ветром.
Аркадий Аркадьевич Кирпичников, начальник Бюро уголовного розыска столицы, явился к непосредственному начальнику по телефонному звонку.
В приемной сидел поручик Ракинский, щеголеватый, с тонкими аристократическими чертами бледного лица. Карие глаза скользнули по прибывшему, но сразу же отметили темные круги на лице, мятый ворот рубашки и трудно передаваемую словами усталость.
— У себя? — спросил Кирпичников и поправил очки на переносице.
— Так точно.
Начальнику Бюро уголовного розыска показалось, что адъютант щелкнул каблуками.
— Николай Константинович просил проводить вас к нему, как только вы прибудете.
Аркадий Аркадьевич устало кивнул, сжал губы и вошел в открытую адъютантом Игнатьева дверь.
— Здравия желаю, господин генерал, — Кирпичников позволил себе улыбнуться.
— Аркадий Аркадьевич, зачем так церемонно? — уловив в интонации начальника уголовного розыска иронию, тем же манером ответил Николай Константинович.
— Простите, но не каждый полковник может стать генералом…
— Как и не каждому надворному советнику через чин даю-статского.
— Лучше бы народу в уголовный добавили, — проворчав Кирпичников.
— Аркадий Аркадьевич, побойтесь Бога, сколько запрашивали.
— Да это я по-стариковски.
— Помилуйте, вы только вошли в пору расцвета, и не вам жаловаться на возраст.
— Простите, Николай Константинович, иной раз чувствую себя сущей развалиной. — Начальник уголовного розыска снял очки и протер бархоткой, которую достал из кармана.
— Что это я? — спохватился Игнатьев, бывший жандармский офицер, не чаявший, что его судьба с революцией переменится и он станет главой организации, опутавшей цепкой паутиной за эти восемь месяцев всю страну.
Председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии достал из шкафа поднос, на котором стояла широкая бутылка с узким горлышком и вензелем под ним, рядом две рюмки, икорница с паюсной икрой и лежал нарезанный маленькими кусочками пшеничный хлеб.
— За вашего статского, — Игнатьев налил в рюмки коньяку и пригласил Аркадия Аркадьевича к столу.
— За вашего генерала, — поднял рюмку Кирпичников.
Николай Константинович вначале зарделся молодецкой улыбкой, потом опрокинул содержимое в рот.
— Умеют же лягушатники делать коньяк, в этом им не откажешь.
— Зато воевать не умеют.
— Отчего же? Теснят германца по всему фронту, еще немного — и запросят мира.
— Не ожидал я, — Кирпичников на секунду умолк, — что Александр Федорович сумеет убедить Корнилова возглавить армию…
— Освободить Прибалтику и с ходу, без особых потерь взять Варшаву — и все за десять месяцев. — Игнатьев покачал головой, потом добавил: — Да и вы, Аркадий Аркадьевич, не скромничайте, за столь короткое время навели порядок на улицах. Раньше что ни день, то убийство, то грабеж, не то что ночами, вечерами страшно было по улицам ходить, а ныне… — Игнатьев разлил по рюмкам коньяк.
— Порядок порядком, а преступность не искоренить, всегда находятся люди, охочие взять то, что легко может достаться.
— Аркадий Аркадьевич, если вы о наших вновь не совсем честных чиновниках, так они всегда были, да, думаю, и будут, пока существуют на нашей земле соблазны, а вот по вашей части…
— Пустое говорите, господин генерал, — Кирпичников с явным удовольствием перекатил языком новое звание Игнатьева, — по моей-то части во все времена были тати, злодеи, кровавые убийцы. В природе человека сидят жадность, коварство и склонность к преступлению.
— Не узнаю вас, Аркадий Аркадьевич, откуда такие упаднические настроения?