Человек один. С рождения до смерти. С момента, как перережут пуповину, хватается слабыми ручонками за мать, окружает себя друзьями, любовью, женами и детьми, но все зыбко и ненадежно. Мир безразличен, люди враждебны. Друзья предают из-за денег или скуки, или теряются в суете. Любовь оборачивается ненавистью или равнодушием. Через много лет, отдав все силы, приходишь к финишу, а собственные дети, сидя у кровати, держат за руку и тайком смотрят на часы: хотят, чтобы ты умер.
Что бы ты ни делал, как бы ни трепыхался, итог один — растрачиваешь силы в беготне и в конце остаешься наедине с болью. Ты сам по себе, ты конечен, и наступает момент, когда все становится черным, и ты перестаешь быть. Не избежать никак. Можно только обмануть боль или тихо уйти.
Поэтому я даю ей невроксан, думал Сергей Крайнев. Поэтому я даю своей матери невроксан. Зачем такую боль терпеть, Сереженька?
Был вечер, Москва плотно стояла. Пробка сотнями красных огоньков напоминала гирлянду, протянутую по Ленинградке. Сергей сбросил скорость и встал в хвост тысячеглавой очереди. Кого-то пропускали, перекрыли шоссе. Машины стояли без движения в трех рядах на двух полосах. Самые нетерпеливые пытались объехать пробку по обочине, и там образовался четвертый ряд, волнистый и кособокий.
Сергей пробежался по настройке приемника. Трудно было отделаться от ощущения, что во всем эфире звучит одна и та же песня, громоздкий эпос под названием «Москва». Неважно, с какой скоростью жмешь на кнопку переключения, от этой песни не убежать, она транслируется круглосуточно, на всех частотах.
Зачем с такой болью жить, Сереженька? Зачем ее терпеть?
Минут через двадцать, продвинувшись на метр, Сергей выругался и несколько раз ударил ладонями по рулю. Вспышка гнева принесла облегчение. Он часто так делал, и другие, он видел, тоже.
Вся жизнь — пробки, думал Сергей. Первую стоишь утром, на работу. Там вторая, офисная, в огороженном от соседей стойле с компьютером, мусорным ведром и дурацкой кофейной кружкой. Так же смотришь на часы, дожидаясь конца, так же дробишь на этапы, только вместо «уже Таганка», говоришь: «уже обед». Отстояв вечернюю, перемещаешься в домашнюю. В ней, втиснувшись в коробки квартир многоэтажки, стоят две тысячи людей, подвешенных в воздухе, отгородившихся друг от друга панельными плитами. Стоят и ждут выходных, отпуска, лета, смерти родителей, супруга, или своей, или когда вырастут дети.
После пробки будней — потная пробка выходных с торговыми центрами, гипермаркетами, ресторанными двориками и походом в кино, на фильм с рекламой по ящику. А раз в год — отпускная пробка, с началом в аэропорту, у стойки регистрации, и продолжением на курорте, где стоишь за едой, лежаками, билетами в аквапарк.
Все время чего-то ждешь. Кажется, станет легче, стоит уйти на другую работу, получить повышение, купить квартиру, заработать денег, достоять очередь, вытерпеть пробку, но годы идут, а очередей только больше, и пробки плотнее.
Это и была жизнь Сергея, эти пробки, очереди и толчея, и скотское равнодушие к потере времени, и ничего не маячило за ними, а слабый огонек впереди, казавшийся светом в конце тоннеля, оказывался на поверку стоп-сигналом последней машины в следующей пробке.
Сергей работал менеджером в фирме, торгующей мороженным мясом. Он не видел мяса: оно было буквами и цифрами в накладных на белом поле компьютерного экрана. Прижав телефон плечом, бегая пальцами по клавиатуре, Сергей отправлял туши с центрального рефрижератора по складам розницы. Он был на хорошем счету. Начальство подавало сигналы о возможном повышении, коллеги начинали заискивать.
Но часто, оставаясь один в курилке, Сергей смотрел в забитый машинами глухой двор, где умирал от скуки бритый охранник, и думал — неужели это все? Все, к чему он готовился в жизни? Вложенное в него знание, обещания юности, сила мышц и дерзость мысли — ради того, чтобы распределять мороженое мясо, отдавать кредит и с тоской смотреть из курилки в глухой двор?
Может, это он такой? Может, другим лучше? Он смотрел по сторонам и видел — у всех так. Все смотрели на часы, ничего не ожидая. Жизнь была пробкой в сторону смерти.
Дом не спасал. Семьи вокруг, и его собственная, существовали в напряженном противостоянии воль супругов. Люди в браке ругались, не разговаривали часами, доходя до ярости из-за мелочей. Не любя друг друга, не расходились из страха одиночества и боязни, что в новых отношениях лучше не будет. Короткая вспышка любви и традиция сгоняли людей вместе, и держали вместе, как подопытных крыс в клетке, и они дрались. Не было людей чужих друг другу более, чем муж и жена после двадцати лет брака. Чем больше люди узнавали друг друга, тем меньше любили. Редкие вспышки нежности походили на объятия боксеров в потном клинче после десяти раундов боя.
Донеслась сирена. По встречке промчался кортеж черных машин с тонированными стеклами. Первым пронесся джип милиции, назойливо мигавший маячками, за ним, блестя хромом и никелем, несколько «Мерседесов».
