21 декабря Маша Филиппова тайком от всех пошла на почту, где, выбрав самую красивую открытку, написала крупными буквами ученицы коррекционного класса:
«Дорогой Радж Капур, поздравляю тебя с Новым годом. Желаю творческих успехов и счастья в личной жизни. Тетя Маша».
Открытки были разные. На одной пьяненький дед Мороз летел на луну в серебряных санках. На другой — медвежонок нес на плече конфету размером с бревно. Пушистая елочка с игрушками, под которой, радостно скакали мультяшные зверюшки. Для племянника знаменитого актера Маша выбрала карточку с выпуклым дедом Морозом и серебряным снегом, который сыпался из дедова мешка на уютные рождественские избушки. Отправив открытку в Бомбей, купила себе точно такую же, как будто бы Радж Капур прислал ей ответ с поздравлениями, и пошла домой.
Ступеньки почты в скользкой наледи, сгорбленная старуха костерит дворников и власть и лупит алюминиевой лыжной палкой по железной трубе перил.
— Куды я поднимусь? Куды?!
Две тетки в цветных беретах (точь-в-точь поганые грибы) помогают ей забраться наверх, толкая с руганью в скрюченную спину, но бабка не заходит на почту. Она стоит на крыльце, опираясь на палку, и жалобно кричит:
— И куды мне потом спускаться?! Раскатали лед, иррроды! Дармоеды!
На улице морозно так, что мысли застывают в плотный, тугой ком и лоб, не прикрытый теплым платком, ноет от холода. Но Маше даже нравится, что думать не надо. От мыслей этих одно беспокойство.
— Дура ты, поэтому и выглядишь молодо, — завистливо говорила ей соседка Наташка.
Маша не возражала:
— Дура так дура. Не всем же академиками.
Сумрачный дом на окраине, где с восьмого этажа видна Река. Тяжелые, клубящиеся, как кипящая ртуть, облака нависают над ртутью гладкой, замерзшей. И черной соринкой мечется в облаках ворона.
Квартиру ей как детдомовке и инвалиду выдали тридцать четыре года назад. Повезло — хорошая квартира: кухня, санузел, комната, балкон. На балконе зимой стоит кадка с квашеной капустой — желтые слои капусты, соленые льдинки и перец горошком, осенью яблоки на газетах, летом — кастрюльки с хрусткими малосольными огурчиками. Маше нравится, что можно жить так — спокойно и чтобы сама себе хозяйка.
Иногда в гости заходит бывшая одноклассница Людка, тоже очень молодо выглядит. Людка живет недалеко, с мужем. Смирно живут, дружно, в лес за грибами ездят. Заглядывает соседка Наташка, уговаривает купить радикулитный пояс или биодобавки. Маша смеется:
— Да не болит у меня ничего.
— Это потому, что ты дура, — убеждена Наташка.
Сама она желтолицая, морщинистая, еще пара лет — и превратится в ходячий ядовитый гриб под ярким беретом. Наташка любит рассуждать о политике, вырезает в отдельную папку все про народную медицину и симпатизирует городскому депутату, который умудряется ругать одновременно и губернатора, и мэра.
— Вот Матвей — настоящий мужик, правильный, не то что эти, — желчно начинает она, увидев на столе Маши бесплатную газету. — Как он вчера им, а?!
Вчера такие же, как Наташка, ходили кричать под окна мэрии и одна, самая старая и страшная карга, плюнула в камеру телеоператора, выкрикивая черные проклятия дармоедам и кровопийцам. А другая старушка пришла с портретом Сталина и танцевала под крики толпы сумасшедшее одинокое танго, прижав выцветший от времени портрет к груди. У нее не было родных, не было имени, она не умела говорить связно. Но, словно птица, чувствующая, что другие птицы собираются в стаи, выбиралась из неведомого своего убежища и шла «на демонстрацию».
— Ворюги! — орали бабки. — Верните наши деньги!
— За Сталина! — кричала она и робко смотрела на портрет: одобряет ли? Сталин добродушно улыбался в красивые усы. Она любила Сталина и думала, что это взаимно.
Черноглазый усатый Матвей бушевал вместе со своим престарелым гаремом, бегал кругами, накачивал бабок на периферии злой крикливой силой. Бесстрашное старушечье войско — темные пальто, серые одуванчики пуховых платков или ядовитые вязаные береты. Кто побогаче — меховая шапка.
— Верните деньги! Иррроды!
Розовый пластик вставных челюстей, прозрачные дужки очков, коричневые палки, стучащие по обледеневшему асфальту. Дворники той зимой тоже бастовали.
— Народ хочет говорить! — кричал Матвей. — Спустись к народу!
Сновал в толпе жирной черненькой блохой, размахивал мегафоном. Было так холодно, что капельки слюны застывали в полете. С той стороны устало смотрели рослые охранники. Мэр не выходил.
Маша Филиппова слушала этот ужас рассеянно и с улыбкой. Она стояла в прихожей и ждала, когда Наташка уйдет, но та не уходила, продолжала рассказывать о том, как тарифы опять повысили, а цены растут, а бандит с первого этажа водит каждый день новую бабу. И, говорят, даже малолеток… Маша рассеянно кивала. Она не представляла, как это — бандит и малолетки.
— А еще хорошо пророщенную пшеницу есть. — Наташка заводила новую песню. — У меня дома в трехлитровой банке растут. На червяков похоже. Противно, а ем. И ты ешь!
Наташка панически боялась нехватки лекарств, отключения горячей воды и забастовок транспортников, хотя последние три года из своего района не выбиралась. Твердо верила, что чистотел на спирту, золотой корень, урина и кальций спасут ее от нищей, выстуженной бастующими энергетиками старости.
