Урожай погибал на глазах. Казалось, солнце так нещадно целовало тонкие побеги льна, что только возьми нежные листочки в руку – они рассыпались бы горстью пыли. Поля к югу от Ярвелла оскудели, но дело было не только в удушающей жаре, накатившей на пашни Королевства. Местные крестьяне никогда не любили своей земли.
Если восточные земледельцы дышали каждой толикой своих наделов, знали, где приживется сад, а где можно высадить привередливые культуры, то западники жили надеждой. Близость Ярвелла их разнежила, постоянные дотации на поднятие целины избаловали. Эти люди жили верой, что придет новая порция средств и их жизнь улучшится. Работать они не хотели и не умели, поэтому земля платила им тем же – презрением.
Я с тоской смотрела на умирающий лен, и мне вдруг показалось, что то же самое происходит и со мной: я будто сохну изнутри, теряя драгоценные жизненные соки. Но если у льна был хозяин, ответственный за его гибель, то себя я добивала сама.
«Я стала занудой, – пришлось сознаться самой себе. – Иду от цели к цели и толком не успеваю или уже не умею наслаждаться жизнью. Она проходит где-то поблизости. Но рукой не дотянуться: пальцы слишком судорожно сжимают эфес».
А рядом звенел детский смех. Носились собаки непонятной масти. Тут же мужчины с хохотом обнимали жен, и те дурашливо визжали.
Я злилась на всю эту жизнь, но, может, и завидовала ей. Хотела сойти с намеченного пути и тоже погрузиться в смех и объятия.
Так бывает с мужчиной, который перешагнул через порог зрелости и уже стал состоятельным главой семейства. В один день – неважно, ненастный или солнечный – он вдруг бросает и красавицу-жену, и своих сладких крошек и отдается какому-то демоническому кутежу. То устремляется в бордель и пробует девок самого низкого пошиба, то пропадает в лесах, охотясь на диких кабанов. И никакие слезы и мольбы не способны вернуть этого человека в лоно семьи. Глаза его блестят, как у беса, ведь примерный семьянин оторвался от рутины и вновь распробовал вкус жизни.
И, кажется, я начинала понимать, в чем тут дело. Внутри меня нарастал постоянный зуд, который выливался в непроизнесенные вопросы: «Куда я иду? Зачем мне вообще воевать на этой войне? За кого, за этих людей? Волнует ли меня их судьба?».
Когда я была маленькой девочкой из замка, казалось, что мир благоволит мне. Жизнь протекала в достатке и любви рядом с пусть тайным, но столь близким объектом обожания. Потом случилось несчастье, и я уверилась, что мир меня ненавидит. Затем много чего было. Я росла и менялась, происходили счастливые события и ужасные. Подарки судьбы и ее удары сыпались на меня как из рога изобилия. Но только сейчас я осознала, что мир не любит и не ненавидит меня. Ему просто плевать.
Мир никогда не смотрел на меня и не следил за мной. Для него и девочка из замка, и мальчишка-легионер, и наемница из Ларосса были равны. Не значимее пыли под ногами. И только гордость мешала мне заметить это ранее. А теперь равнодушие мира обрушилось, словно лавина грязи, которая поглотила меня снаружи и заполнила изнутри. Я переросла и наивного Лисенка, и Бешеную лисицу и теперь напоминала лисье чучело, набитое не ватой, а равнодушием.
– Я – чучело, – тихо проговорила я.
– Да брось. – Мастос замахал на меня руками. – Ну, не выспалась. Ну, темные круги под глазами и волосы в беспорядке. Но никак не чучело. Красивая измученная женщина.
Я исподлобья злобно глянула на монаха. Не знаю, что обиднее: то, что он воспринял мои слова буквально, или то, что увидел во мне признаки «чучела».
– Лучше скажи, Лис, что делает короля – королем? – Мастос оседлал своего излюбленного конька. Чтобы скоротать дорогу, он заводил бесконечные разговоры на отвлеченные темы. И не было никакой возможности отвязаться от него. Либо ты присоединяешься, либо монах болтает в одиночестве. Варианта, когда все просто молчат, не предполагалось.
– Корона?
Мастос отрицательно покачал головой.
– Кровь? – Я уловила едва заметный кивок, который на языке старого учителя означал: «Ты близка к истине».
– Не знаю. Серебряная ложка во рту и золотой слиток в заднице.
– Королей создает вера, – вкрадчиво произнес старик. – Вера народа в то, что монарх избран божьей или людской волей. Эта вера питается такими мифами, как определенное родство по крови или наличие королевских регалий вроде короны. Но все они ничтожны перед людской верой в то, что самодержец имеет полное право занимать трон.
– И старуха Крианна этой верой обладает, ты к этому ведешь?
На сей раз беседа хотя бы косвенно касалась цели нашего визита в столицу. Поэтому я слушала чуть внимательней, чем обычно.
– Да. Народ убежден, что старушонка имеет право на трон. – Мастос задумчиво потер покрытый седой щетиной подбородок. – Крианна на троне, война окончена. Но если заглянуть в недалекое будущее, то все эти перспективы обернутся прахом. Догадываешься, почему?
– У нее нет наследника? – предположила я.
– Именно. А это значит, что как только Крианна преставится, то снова начнется война за трон. О-хо-хо. Или…
Даже эфемерная возможность избежать бойни, растоптавшей поля моей страны и согнавшей бывших крестьян под знамена легионов, была важна. Поэтому я поторопила монаха:
