— Мы восхищаемся великими достижениями науки и искусства. Но если приглядеться к ним повнимательнее, окажется, что поражения могут быть гораздо интереснее.
Слова эти произнес Пэт Вейсс. Пиво у нас кончилось, и Карл Вандеркок вышел купить еще пару бутылок. Пэт, сгребя все жетоны, удобно откинулся на спинку стула, выпуская большие клубы дыма.
— Это значит, — предположил я, — что ты хочешь нам что-то рассказать. Хорошо, давай. Покер может подождать.
— Только не прерывайся на середине и не говори: «Это напомнило мне», и не начинай новой истории, которую снова прервешь для еще одной и так далее, — вставил Ганнибал Снайдер.
Пэт пронзил его взглядом.
— Слушай, ты, болван, последние три раза я не сделал ни одного отступления. Если ты думаешь, что можешь рассказывать лучше меня, пожалуйста. Вам что-нибудь говорит имя И. Роман Оливейра? — спросил он, не давая Ганнибалу возможности принять вызов. — В последнее время Карл много рассказывал нам о своем изобретении, которое, несомненно, сделает его знаменитым, если он доведет его до конца. А Карл обычно заканчивает то, что начал. Мой друг Оливейра тоже закончил начатое и должен был заслужить славу, но не заслужил. С научной точки зрения он добился колоссального успеха и, конечно, заслужил признание, но по причине вполне человеческой успех обернулся поражением. Именно потому он руководит сейчас скромной школой в Техасе. Он продолжает заниматься наукой и публикует статьи в профессиональных журналах, но имелись все основания предполагать, что он поднимется гораздо выше. Совсем недавно я получил от него письмо — он стал счастливым дедом. Эго напомнило мне, что мой дед...
— Эй! — громко запротестовал Ганнибал.
— Что? Ах, да! Прошу прощения. Больше не буду. С И. Романом Оливейрой, — продолжал он, — я познакомился еще будучи скромным студентом Медицинского центра, где он был профессором вирусологии. И. — это первая буква имени Хезус, которое пишется как Иисус и довольно обычно в Мексике. Но в Штатах все посмеивались над ним, поэтому он предпочитал пользоваться вторым именем — Роман. Вы, наверное, помните, что Великий Перелом — являющийся предметом этого рассказа — начался зимой 1971 года* [1] с той страшной эпидемии гриппа. Оливейра им заболел. Я пошел к нему за темой для реферата; он сидел, опершись на груду подушек. На нем была самая отвратительная, какую только можно вообразить, розово-зеленая пижама. Жена читала ему по-испански.
— Слушай, Пэт, — приветствовал он меня, — я знаю, что ты хороший студент, но провались ты и вся группа на самое дно ада. Говори, чего тебе надо, а потом иди и дай мне спокойно умереть.
Он дал мне тему, и я собрался уходить, когда пришел его врач — старик Фогерти, читавший лекции по болезням пазух. Он уже давно бросил практику, но поскольку боялся лишиться хорошего вирусолога, решил заняться случаем Оливейры сам.
— Останься ненадолго, сынок, — задержал он меня, когда я шел к выходу следом за миссис Оливейра, — и попробуй чуток практической медицины. Я всегда считал, что мы должны вести занятия, на которых будущий врач может научиться поведению у постели больного. Смотри, как я это делаю. Я улыбаюсь Оливейре, но не строю из себя такого весельчака, что пациент предпочтет смерть моему обществу. Вот одна из ошибок, которые совершают некоторые молодые врачи. Заметь, я обращаюсь с ним довольно смело, а не так, словно жду, что пациент разлетится на кусочки от малейшего дуновения ветра... — ну, и тому подобное. Самое интересное началось, когда он приложил стетоскоп к груди Оливейры,
— Ничего не слышу, — фыркнул Фогерти. — Точнее, слышу шорох волос о мембрану. Пожалуй, придется их сбрить. Кстати, разве такой буйный волосяной покров не редкость для мексиканца?
— Вы совершенно правы, — подтвердил больной. — Как большинство жителей моей прекрасной страны, я индейского происхождения, а индейцы вышли из монголоидной расы, волосы у которой довольно редки. Все это выросло у меня на прошлой неделе.
— Очень странно, — сказал Фогерти.
— Еще как, доктор, — вставил я. — Я сам болел гриппом месяц назад, и со мной была та же история. Я всегда стыдился своего безволосого торса, а тут вдруг выросли такие заросли, что можно заплетать косички на груди. Тогда я не обратил на это особого внимания...
Не помню уже, о чем говорилось дальше, потому что все трое заговорили одновременно, но когда мы успокоились, то пришли к выводу, что нужно провести детальные исследования, и я обещал Фогерти явиться завтра к нему на детальный осмотр.
Сказано — сделано, но он не углядел во мне ничего особенного, за исключением буйного оволосения. И разумеется, взял пробы всего, чего только можно, для анализа. Я перестал носить белье, потому что оно меня щекотало, а кроме того, волосы так грели, что оно стало не нужно даже посреди нью-йоркской зимы.
Через неделю Оливейра вернулся на занятия и сказал мне, что Фогерти тоже подцепил грипп. Оливейра наблюдал за его грудной клеткой и заметил, что старичок тоже начал с небывалой быстротой обрастать волосами.
Вскоре после этом моя девушка — не нынешняя моя половина, мы тогда еще не были знакомы, — превозмогая стыд, спросила, отчего и она становится все более волосатой. Я знал, что бедняжку это здорово угнетает, ведь ее шансы на хорошего мужа уменьшались по мере того, как она обрастала шерстью подобно медведице или самке гориллы. Я не мог дать ей никакого объяснения, но утешил — если это можно назвать утешением, — сказав, что множество людей страдает от того же.
![Приключения Сэмюэля Пингля [с иллюстрациями]](/storage/book-covers/fc/fc39a5abae6443457fe1ac7d2fcc954d4e486557.jpg)
