События, о которых пойдет речь, начались в мае 1987 года, когда казалось, что вызвавшая их история уже закончилась, и Черепашкой инспектора Молвинского районного Госстраха Юрия Алексеевича Черепанова к тому времени уже никто не звал. Он сам почти забыл об этом. Но абсолютно достоверно, что, как и в детстве, в свои двадцать восемь лет Юрий Алексеевич был щупл, низкоросл, лицо его светилось безмятежной чистотой, широко открытых голубых глаз не покидала обезоруживающая упрямая доверчивость, похожая на детскую незащищенность. Он был горбат, честен, боязлив и добр.
В тот вечер Черепанов вошел в сумрак подъезда и остановился. Пахло мышами и воском сгоревших свеч. Впереди на ступеньках лестницы среди окурков, автобусных билетов и прочего мусора валялись увядшие тюльпаны. Сквозь рваную дыру на картонной двери подъезда бил яркий закатный луч. Оранжевые пылинки залетали в него и, сверкнув на мгновенье, исчезали в темноте. Юрий Алексеевич сделал шаг вперед. Луч вскочил на холм его спины, изогнулся, спрыгнул и ударил в лежащий на нижней ступеньке цветок. Казалось, мякоть цветка была вдавлена в бетон, и на ней отпечатался четкий след решетчатой подошвы.
Переступая через алые комочки, Черепанов стал подниматься. «Сначала соболезнование, — думал он. — Обязательно соболезнование. Выражаю вам свое соболезнование. Нет, не так официально. Примите мое соболезнование». Ступеньки лестницы дальше были чисты и поблескивали от светящей откуда-то сверху тусклой лампочки. Юрий Алексеевич, бормоча и держась левой рукой за перила, продолжал ступать осторожно, следя за носками своих стареньких туфель. Расположение квартиры он вычислил заранее, на третьем этаже, крайняя слева, дальше идет однокомнатная, напротив две двухкомнатные.
Дверь была толсто обита новой черной кожей. «Оно и понятно, — подумал Юрий Алексеевич, дотягиваясь до белой пупырышки звонка, — люди обеспеченные. Но горе уравнивает всех». На звонок никто не отозвался, хотя изнутри явственно слышались громкие голоса. Черепанов приоперся на дверь и снова потянулся к звонку. Звонок коротко чирикнул, и одновременно дверь распахнулась.
Маленькая квадратная прихожая имела тот единственный вид, который она может приобрести при нашествии большого количества гостей. На стене гора разноцветных женских плащей, под ней куча ботинок и туфель, брошенных тут же сумок, полиэтиленовых пакетов и смятых газет. «Поминки». — Юрий Алексеевич застыл на пороге. Год назад, когда он хоронил мать, вещей тоже оказалось много, хотя никто не раздевался. Ранней весной в избе не топили два дня, входили и стояли у гроба в пальто и телогрейках. А кровать у двери была завалена вещами, из-за тесноты одежный шкаф и комод пришлось выставить в ограду. Он до сих пор не разобрал эти вещи.
— Еще один! — вернула Юрия Алексеевича из его тишины и скорби румяная женщину с тесно уставленным подносом в руках и скрылась на кухне.
Пахло цветами и вином. «Не она, — определил Юрий Алексеевич. — Надо идти», — и повернулся к двери.
— Ты с чьей стороны? — окликнула его опять женщина, поднос в ее руках был пуст, полные ноги выпирали из лакированных туфель. — Да все равно! — Она пьяненько взмахнула рукой. — Ты куда? Коля! — крикнула выходящему из туалета мужчине. — Гостя принимай! Давай-давай! Я не нанималась.
— У-ух! — Коля отбил на блестящем линолеуме чечетку и приплясывая двинулся к Черепанову.
Вблизи он оказался таким огромным, что Юрий Алексеевич невольно съежился и начал лепетать объяснения.
— Да ну тебя! — шумел Коля. — В такой день. Как ты хочешь, что ты хочешь, а пришел — уважь. Иль уж мы не русские люди! — И Коля сдернул с Черепанова плащ.
Его уверенными руками Юрий Алексеевич был немедленно доставлен в гостиную. По одну ее сторону тянулись разоренные уже столы. У двери кудрявая шевелюра склонилась над баяном, подбирая мелодию. Женщина с подносом, подняв его высоко над головой, ухая и притопывая, не дожидаясь музыки, пошла по кругу, сочным голосом выпевая:
А тот указ не про нас:
С водки перейти на квас.
А не таки мы рохли,
Чтоб со скуки дохли!
Круг образовывали человек двадцать распаренных мужчин и женщин. Окна были открыты. Черепанов испугался, задохнулся, рванулся в сторону, он готов был юркнуть у кого-нибудь между ног и исчезнуть. Коля держал крепко. Намерения гостя он истолковал по-своему, буквально подтащил его к столу и усадил рядом. Справа от Черепанова оказался такой же кряжистый мужчина лет пятидесяти. Подперев кулаком щеку, он блаженно улыбался и тянул фальцетом что-то до того грустное, что жуткота охватила Юрия Алексеевича с ног до головы.
— Я не пью, — сказал он хрипло и отодвинул полный вонючей жидкостью стакан. — Мне нужна Клавдия Васильевна.
— Отставить разговоры! — Коля приналег на его узкое плечо. — Пей. Разговоры потом. Нельзя не выпить. За молодых. Положено.
— З-за каких молодых? — Черепанов вовсе растерялся. — Поминки у вас. Двадцать первый день.
— Ты что, того? — Коля хлопнул опорожненным стаканом по столу и покрутил пальцем у потного виска. — Соседку замуж выдаем.
— Кого ждала-а, кого люби-ила я, — писклявил справа, опустив голову на стол, второй.
![Филофиоли [семь рассказов]](/build/oblozhka.dc6e36b8.jpg)
