Андрей Бондаренко
Гусарские восьмидесятые
Юности, ушедшей навсегда и безвозвратно, с сентиментальной улыбкой — посвящается.
Одна моя знакомая, дочитав это «произведение» до конца, заявила:
— Всё бы ничего, но почему это твои герои так много пьют? Зачем заострять на этом аспекте бытия внимание читателей?
Отвечаю — а никто ничего и не заострял, всё — правда.
И вообще, господа, прошу относиться к «этому питию» — в философском ключе — сугубо как к театральной декорации, не несущей какой-либо значимой нагрузки.
Мы проехали по ущелью не более десяти минут, когда метрах в пятидесяти от морды передового мула, с нависающих над тропой скал, с той и с другой стороны, заструились вниз потоки камней — больших и маленьких, разноцветно-пёстрых и скучно-серых, относительно шаровидных и вовсе — неправильной формы.
Судя по равномерности и размеренности — камнепад, явно, имел искусственное происхождение.
Облако бурой пыли накрыло караван беглецов. Испуганно заржали лошади, утробно заревели мулы. Погонщики торопливо срывали с себя куртки и торопливо обматывали ими морды животных, оберегая их нежные ноздри от попадания грубого каменного крошева.
Когда пыль рассеялась, стало ясно, что путь вперёд, через Ущелье Девяти Самородков закрыт надолго — на разбор каменной преграды уйдёт несколько суток.
Обернувшись, я с ужасом осознал, что и путь назад — если ещё и не отрезан до конца, но сопряжён с нешуточными опасностями. Там, в непосредственной близости от границы Индейского Нагорья с Сизыми Болотами, стояла, вытянувшись многокилометровой дугой, полоса чёрного дыма. Очевидно преследователи, действуя по какому-то заранее разработанному коварному плану, подожгли камыши Сизых Болот, которые в это время года представляли собой идеальное, многократно высушенное работящим тропическим солнцем, топливо.
Ветер дул с моря — значит, огненный вал двигается прямо на наш отряд, запирая его своим раскалённым замком в каменном мешке с другой стороны.
Ситуация неуклонно меняла свой статус, превращаясь из неприятной и непростой — в отчаянную и безвыходную.
Мы просидели в этой каменной ловушке, заполненной дымной пеленой, без малого четверо суток. От угарного газа стали умирать лошади, мулы, потом — люди.
Я лежал под каким-то чахлым кустом, обернув голову мокрой попоной.
Где-то на задворках сознания нескончаемым калейдоскопом завертелись воспоминания — детство, отрочество. Но, чаще всего вспоминалась юность — Ленинград, студенческие шальные годы. Перед внутренним взором проплывали лица друзей, вспоминались события и истории, происходившие с нами тогда — истории смешные и печальные, поучительные и наивные….
Байка первая
Превратности Судьбы: «Зенит» и портвейн — близнецы братья…
Я проснулся в предрассветный час. Было достаточно холодно — солнышко всё ещё дремало где-то, за линией горизонта. Но кромешная тьма уже отступила, вокруг безраздельно царила серая дрожащая мгла. Редкие клочья тумана задумчиво оседали на ветвях деревьев каплями воды. Заброшенный сад казался ужасно древним и таинственным. Где-то рядом шумели волны, ненавязчиво соприкасаясь с каменистым берегом — это старушка-Нева напоминала о своём существовании. И как это меня занесло сюда?
Так бывает — просыпаешься, и долго не можешь понять — где ты, как попал сюда, зачем?
А потом, когда память возвращается, закономерно приходит другой, гораздо более важный и трудный вопрос:
— А что, собственно, дальше то будет?
1980-ый год был богат на события — московская Олимпиада, умер Владимир Семёнович, я окончил школу.
Выпускной вечер, утреннее похмелье — пора задуматься о поступлении в ВУЗ.
До пятого класса семья жила в Ленинграде, а потом родители «завербовались на Севера», так что школу я заканчивал на Кольском полуострове, в заштатном посёлке городского типа — папа с мамой уезжать до пенсии с Северов не собирались.
Как бы там ни было — пора возвращаться на историческую Родину, где остались малогабаритная трёхкомнатная квартира и добрая старенькая бабушка.
Бабушка встретила внука с распростертыми объятиями, долго вертела во все стороны, приговаривая:
— А худенький то какой, да и росточком не вышел. А войны то и не было. Что ж так? Это всё Север ваш. Солнца нет, витаминов нет.
Чего это — «росточком не вышел»? Целых сто шестьдесят три сантиметра. А что худой — так это всё из за спорта — как-никак — чемпион Мурманской области по дзюдо — среди старших юношей, в весе до 48- ми килограммов.
Бабушка возражений не принимала, и стала один раз в два дня ходить за разливным молоком, к колхозной цистерне, каждое утро появлявшейся возле нашего дома.
— Пей, внучок, пей молочко. Оно полезное. Глядишь — и подрастёшь ещё немного.
Внучок не спорил, и молоко пил исправно.
Куда поступать — особого вопроса не было. Естественно, туда — где пахнет романтикой. В те времена это было очень даже естественно и логично — тем более что представители профессий романтических получали тогда очень даже приличные деньги.
Любой лётчик, моряк, геолог зарабатывал в разы больше, чем какой-нибудь среднестатистический инженер на столичном предприятии.
И считалось где-то совершенно обыденным — лет до сорока пяти «половить романтики» где ни будь в краях дальних, денег меж тем заработать, да и осесть ближе к старости в каком-нибудь крупном городе на непыльной должности, а по выходным — свои шесть соток с усердием вспахивать.
