Губернатор Н-ской губернии Иван Митрофанович Плотников дорожил своей фамилией. Она досталась ему от безвестного плотника, что ставил срубы для церквей, домов и колодцев. В фамилии звучала плотность, крепость, надежность, умение сплачивать, складывать воедино свои усилия и достижения. Так же катал венцы его предок, подбирая их один к одному, возводя звонкую смоляную избу. Плотогон вязал плоты, соединяя в крепкие связки танцующие на воде бревна, сплавлял их по рекам.
Среди государственных нестроений и хозяйственных неурядиц, изнурявших страну, среди неразберихи реформ и указов, от которых трясло заводы и корпорации, среди разболтанного и дурного управления, по вине которого падали самолеты и тонули корабли, сходили с рельсов поезда и взрывались ракеты, – губерния, где правил Плотников, казалась оплотом порядка и благополучия. Упорно и умело Плотников преодолевал разорение и бедность, доставшиеся от предшественников. Он обустраивал губернию. Ремонтировал дороги, строил жилье, открывал больницы, реставрировал старинные усадьбы. Появление каждого нового дома, каждого нового моста, каждого стадиона или плавательного бассейна он воспринимал как личное приобретение. Как свое собственное достижение, которое передавал в дар губернии, способствовал ее укреплению и процветанию. Он был садовник, который вживляет саженцы, ухаживает за ними, терпеливо ожидая будущего цветения. Садовник, а не лесоруб. Отмечал свой путь садами, а не просеками.
Главным его увлечением, его упорной страстью было строительство заводов. Изнуренные перестройкой, ограбленные лихоимцами, советские заводы лежали грудой развалин. Или чадно дымили, отравляя небо железными ядами. Жутко и болезненно скрежетали старые станки и поломанные краны, рождая тяжеловесных уродов.
Плотников не закрывал эти допотопные производства, ждал, когда умолкнет на них последний мотор, погаснет последняя сварка. Умерший завод распиливали на части, сваливали лом в плавильную печь. И в бесцветном металле плавилось изнуренное время. В кипящем тигеле таились образы новых машин и заводов.
Плотников искал за границей компании и фирмы, готовые перенести в Россию свое производство. Те промышленные новинки, которых не могло быть в отставшей России. Заманивал иностранцев, предлагал им всевозможные выгоды, налоговые льготы, безопасность и сбыт. Ему принадлежала новация, получившая название – «индустриальные парки». Среди пустошей, вблизи от шоссейных и железных дорог отводилась территория. Тянулись высоковольтная линия, газопровод, водовод. И на эту территорию, как на космодром, опускался инопланетный корабль. Немецкий автомобильный завод. Итальянская фармацевтическая фабрика. Корейское производство телевизоров. Один за другим заводы приземлялись целыми эскадрильями, компактные, серо-стального цвета, почти невидимые среди лесов и полей. Мимо них, незамутненные, продолжали течь реки. У заводских проходных цвели полевые цветы. Заморская цивилизация вживлялась в русскую почву, пускала побеги, множилась, сливаясь в живой покров. И это преображение происходило без надрыва, без скрежета костей, без истошной пропаганды. Плотников ставил заводы, как его предок ставил срубы, насыщая губернию этой изысканной цивилизацией.
Его успехи отмечала страна, замечал Кремль. Ходили слухи, что его призовут в Москву и предоставят высокий пост в правительстве, чуть ли не должность премьера. Ибо экономика нуждалась в новых дерзновениях, промышленность требовала новых лидеров, не похожих на говорливых и пустых неудачников, остановивших развитие. Плотников знал об этих слухах, относился к ним серьезно, ждал приглашения в Кремль. И продолжал рыскать по Европе и Азии, заманивал в свою губернию авангардные предприятия.
Он чувствовал свое предназначение. Чувствовал, что ему предстоят огромные свершения. Чувствовал приближение вспышки, которая озарит всю его жизнь. Готовился к поступку, которого ожидает от него множество людей, заблудших в сумерках бессмысленных дел, в лепете пустопорожних слов.
Он строил заводы и обустраивал губернию. Еще и еще раз уподоблял себя плотнику, который кладет венцы один на другой так, что рубленые пазы, набитые мхом или пенькой, не оставляют зазоров.
Но иногда ему чудилось, что зазор остается. Он ловил странный холодок неведомого сквознячка.
В свои пятьдесят он был крепок, высок, исполнен властной величавости и теплого дружелюбия. На большом открытом лице серые глаза смотрели внимательно, зорко, и волнение, радостное или горькое, угадывалось по крыльям носа, которые напрягались, бледнели.
Губы сохранили мягкость и свежесть, и только в уголках рта начинали темнеть едва заметные складки, из которых со временем потекут темные реки старости.
Сейчас он осматривал металлургический комбинат в десяти километрах от губернской столицы. Хозяин комбината Федор Леонидович Ступин, владелец заводов на Урале и в Нижнем Новгороде, шел рядом с ним моложавой походкой спортсмена. В его стальных глазах светились раскаленные точки воли, упорной страсти и жесткой непреклонности, позволявшей владеть и управлять могучим заводом.
