В тёмной комнате от лёгкого ночного сквозняка мягко шевелился тюль… Спящая на постели, сбитой от беспокойного сна, женщина в очередной раз перевернулась на живот и вытянула вперёд, вдоль подушки, правую руку, от напряжения окаменевшую до судороги. Пальцы с усилием сжались. Зашевелился указательный. Жёстко и быстро он изображал довольно понятный жест — решительный нажим на спусковой крючок.
… Распахнув глаза и резко втянув воздух сквозь стиснутые зубы, Тася отбросила одеяло и стремительно села на кровати. Что?.. Что случилось?.. Зубы болезненно ноют от суховатого холодка, оставленного судорожно втянутым воздухом. А сердце заходится так, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Бо-ольно-то как…
Тишина… Сначала. Затем возникли первые звуки: часы оттикивают своё — мерное и бесстрастное. Медленно уходящее гудение — машина за окном…
Женщина успокоила наконец прерывистое, тяжёлое дыхание, будто только что бежала изо всех сил. И, не замечая, как машинально встряхивает кистью, чтобы сбросить мышечное напряжение застывших пальцев, насторожённо огляделась. Темно. Но справа — тусклые прямоугольники рамы. Одно-два окна в доме напротив сквозь ветви клёнов одиноко теплятся уютным жёлтым светом. Справа — свет белый. Уличный фонарь, которого не видно. Его свет тоже пробивается сквозь густую листву клёнов на газонах… Всё правильно. Она дома… Но почему… Почему так больно? Сердце же уже успокоилось… Тася облизала пересохшие губы, сообразила, что всё ещё дышит ртом, и осторожно встала. Качнулась в сторону. Схватилась за шкаф напротив. Точней — не схватилась, а упёрлась в него ладонью. Слишком быстро вскочила. Поэтому не может удержать равновесия?
Постояла. Ноги окрепли. Вот только кожу на плече тянет и саднит. Потрогала — влажно. Содрала? Залетел комар — расчесала? Два шага к сумке, небрежно брошенной за кроватью. Запустила в неё руку и на ощупь нашла брелок-фонарик. Направила белый луч, режущий не привычные к свету глаза, на самый верх плеча. Кожа содрана. Облизала губы, повела плечом от облегчения. Ничего страшного. Быстро открыла дверцу шкафа к полкам с постельным бельём и с косметикой. Достала ватный диск и прилепила к плечу. Посмотрела на форточку. Неужели сетка дырявая?
Долго не простояла. То ли резко вскочила, то ли резко проснулась, но стоять всё ещё было трудно. И тяжело… Будто долго бежала, и дыхание до сих пор никак не успокоить. Спать. С ранкой завтра можно разобраться. И с форточкой тоже… Она медленно шагнула к кровати…
Села… Дремотное состояние не позволяло сразу лечь. Хотелось посидеть. Тупо — посидеть. Ни о чём не думая…
По сердцу ударило так, что внутренний чужой крик: «Пожалуйста, Господи! Только не сейчас! Пожалуйста, Господи!.. Как больно…» показался естественным вместе с собственным ошеломлённым изумлением: «Я умираю?!» Она снова резко вскочила и быстро подошла к окну. Естественное движение: а если кричат на улице?
Третья ночь. Третья ночь, как она вскакивает с постели и прижимает к груди стиснутый кулак, чтобы унять сердце… Сердце?.. Унять?..
Насторожённо прислушавшись и вернувшись к кровати, Тася вдруг с огромным удивлением поняла — она не дышит. Это испугало больше, чем странные болезненные ощущения. Села, снова — уже ошеломлённо прислушиваясь к себе. «Я… умерла?» Глупая мысль — ворчливой старухой с косой: «После первой такой ночи надо было в больницу! А ты всё — само пройдёт!» Помедлив, Тася недоверчиво взялась за кисть. Пульса под пальцами нет. Тогда она от того же безмерного удивления начала старательно дышать. Изображать дыхание — чисто механическое. Дышалось — нормально, чтобы поверить, что ещё жива. Ладонь положила на живот — двигается… Озадаченная, она снова легла, потрогала плечо: ватный диск прилип — постельное бельё не испачкается. Спать…
«Не спи! Не спи!! Пожалуйста, не спи! Они сожрут меня! Кто бы ты ни была — пожалуйста, умоляю тебя — не спи!!» — издалека плакал-кричал высокий женский голос.
Но глаза уже, будто намагниченно, закрыты, и отчаянно зовущий голос доносился, словно звучал где-то двумя этажами выше, и затихал, постепенно удаляясь… Тася медленно погрузилась в болезненный сон, где она лежала в чёрной колючей траве, хотя рядом, над нею, блёкло светил фонарь… И она смотрела на свет, умирая, и свет тоже умирал, сужаясь под нашествием вкрадчивых теней, похожих на чёрный дым. «Гражданская — шестьдесят, сквер…» — последнее, что она призрачно услышала, прежде чем её унесло тяжёлой сонной волной в сон же…
… Мама где-то вычитала, что нельзя вскакивать проснувшись. То есть: нельзя проснуться и сразу резко сесть или встать. Чуть не инсультом грозит. Или инфарктом. Что надо приучать себя вставать не сразу.
Тасю, едва открывшую глаза и решительно злую, снесло с кровати — под призрачное эхо, похожее на тревожно ноющую сирену скорой из сна: «Гражданская — шестьдесят…» Поумирала третью ночь — хватит. Пора разобраться с этим делом.
Встала посреди комнаты. Секунды на размышления — ухватить последовательность действий. Взгляд на настенные часы — пятый час. На улице уже светло. Июль. Расчесала взлохмаченные со сна волосы, прихватила их любимой «бархатной» резинкой в «хвост». Натянула джинсы, топ, сверху — блузку, которую потом можно расстегнуть, когда жарко станет. Взяла сумочку и быстро пошла в прихожую. Так — туалет, ванная комната, кухня, в которой висит аптечка — мало ли кто там или что с этим кем-то… Через пять-семь минут сумочка превратилась в походную аптечку, было проверено, на месте ли проездной и ключи, и Тася принялась обуваться. Кроссовки в прохладное утро — самое то.
