Гондола-призрак

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

начинающаяся у Моста Вздохов

«Ну, вот и Рождество, — думал Арлекин, уставившись в воду, черную, как его мысли. — А значит, быть мне сегодня еще голоднее, чем обычно. Мой живот — настоящий календарь: в праздники урчит пуще, чем в будни!»

Весь день он провел на площади Сан-Марко[1], гоняясь за голубями. Арлекину казалось, что они просто созданы для его рождественского жаркого. Но голуби считали иначе. Едва парень появлялся на площади, по ней проносился птичий клич:

— Осторожно! Снова этот голодай. Оставим ему пшено, чтобы не потерять головы!

И мигом вспархивали на крышу колокольни. Арлекин приседал, будто собирался завязать шнурок, и набивал карманы пшеном и рисовой сечкой, рассыпанными по брусчатке. Тогда вмешивались стражники, не желавшие, чтобы чужак из Бергамо жирел за счет Венецианской республики, тратившей кучу денег на прокорм своих дорогих птичек.

— Эй, ты! — говорили они ему. — Шел бы ты куда-нибудь еще погулять, а?

И что ему оставалось? Только сердечно поблагодарить за дружеский совет.

— Какая прекрасная мысль, — отвечал он. — Как это она мне самому не приходила в голову? Вы, стражники, обо всех думаете.

Едва завидев спину Арлекина, голуби спускались обратно на площадь. Возможно, обсуждали между собой доброту стражников, выглядевшую подозрительно — так, самую малость.

Несчастному юноше ничего не оставалось, кроме как слоняться вдоль каналов, бормоча себе под нос проклятия в адрес невинных голубков, — как вдруг его внимание привлекло необычное зрелище. В знаменитый канал, в котором отражался Мост Вздохов[2], дрожащий, словно от ужаса, вплыла гондола. Саму по себе гондолу, конечно, трудно назвать «необычным зрелищем» в Венеции: здесь их тысячи. Каждая — с молодцом-гондольером, возвышающимся на корме, как мачта, разве что без паруса. Но на этой гондоле никто не греб, она была пуста, как гроб без мертвеца. И при этом быстро скользила над водой, ведомая какой-то невидимой и неведомой силой.

«Ладно-ладно, — подумал Арлекин. — Наверное, это ее рыбы тащат. Так, для собственного удовольствия».

— Молодой человек, — прошелестел голос у него за плечами. — Хотите заработать тысячу дукатов[3]?

Арлекин ошарашено обернулся. Позади него возвышалась мужская фигура в маске и длинном черном плаще.

— Тысячу дукатов?

— Потом будете прикидывать, на что их потратите. А сейчас хватайте весло и везите меня следом за этой лодочкой.

Арлекин припустил вдоль канала и мигом прыгнул в чью-то гондолу. Загадочный заказчик последовал за ним, плюхнулся на носовое сиденье и снова зашелестел:

— Живей, соня.

Распутывая канат, которым гондола была привязана к вбитому в дно канала бревну, Арлекин вдруг подумал о том, что никогда раньше не управлял гондолами, более того, никогда в жизни их не воровал.

«Я, конечно, не гондольер. Но и не сумасшедший, чтобы в этом признаваться, — подумал он. — Поглядим, как оно пойдет. Все-таки тысяча дукатов на кону. А гондола? Ну, будем считать, что я ее просто одолжил».

В это же самое время капитан Тарталья, командир судна «Святой Марк», перевозящего из стран Востока в Венецию и обратно дорогие пряности и драгоценные ткани, выходил в приятнейшем расположении духа из одного кабачка, в котором он имел долгую и содержательную беседу с судовым коком, на суше выполнявшим также обязанности его спутника и телохранителя. Нечего и говорить, что беседу оживляло немалое количество некоего напитка, производившегося в соседней Фриулии и широко известного под названием «Фриуланская живая вода»[4].

— Дж… Дж… Дж… — начал Тарталья. Видимо, чтобы не противоречить своему имени[5], особо искусным оратором он не слыл. Пока он старается закончить произносимое слово, я поспешу уведомить, что именно он силится выговорить: «Дженовеффа». История умалчивает, почему судовой кок был вынужден отзываться на столь странное имя[6]. Однако ничего не попишешь — имена не выбирают. Они — как бородавка на носу: есть и все. Так что не смейтесь над коком Дженовеффой, а принимайте его таким, какой он есть.

— Дж… Дж… — продолжал тем временем капитан Тарталья, вытягивая палец в сторону канала. Он хотел сказать: «Дженовеффа, чтоб мне ни одной капли живой воды в жизни больше не выпить, если это не гондола-призрак. Взгляни, ради всех дельфинов Адриатики: она движется сама по себе, без помощи весел и парусов. Не иначе, гондола Харона[7], который увозит души усопших в преисподнюю!»

Когда капитану Тарталье удалось, наконец, закончить свою речь, Дженовеффа догадался, что ему следует оборотиться в сторону канала. Правда, все, что он увидел, было обычной гондолой. На корме, как и положено, возвышался гондольер — довольно неуклюжий, надо сказать, — а на носу сидел синьор в маске. Вне всякого сомнения, возвращавшийся с бала-маскарада. Никакой гондолы-призрака не было.

— Капитан, — посему и сказал верный кок. — Сдается мне, сотый стаканчик оказался лишним. Говорил же я, что девяноста девяти было вполне достаточно.