Василий Иванович Минаков.
Дощатый, с облупленной довоенной побелкой барак, служивший нам попеременке то клубом, то классом, то временным штабом для разработки очередного удара, напоминал в этот вечер до отказа забитый вагон-теплушку. На уплотненных рядах скамеек, на приставленных к ним табуретах и чурбаках плечо к плечу стиснулись летчики и штурманы. Стрелки-радисты и воздушные стрелки по привычке расположились в "заднем отсеке" — на составленных в два этажа столах. Экипажи, прибывшие с аэродрома последними, — прямо на полу, привалившись к стене, протянув под скамейки натруженные в кабинах ноги. Эти парились в летном — в регланах и яловых сапогах, с планшетами и шлемофонами на коленях. Туго надышанный воздух с гарью от крупнокалиберных гильз — штабных «катюш» — едва не грозил взрывом. В разборе полетов участвовал сам комдив. По обычаю это означало одно из двух. Или полковник доволен работой полка и почитает своим непременным долгом лично поблагодарить отличившихся, или весьма недоволен, что также предпочитает выразить в устной форме, пока готовится в штабе приказ.
И то и другое им делалось с блеском, запоминалось надолго, передавалось из уст в уста. Как, впрочем, и все, что ему доводилось делать в авиации: имя Героя Советского Союза Николая Александровича Токарева было известно каждому из присутствующих еще с незабвенных курсантских времен.
К настоящему случаю, однако, ни один из двух вариантов не подходил. Экипажи высотных и низких торпедоносцев, как это явствовало из обстоятельного доклада начштаба и сдержанных выводов командира полка, действовали в сегодняшнем бою грамотно, атаковали продуманно и смело, в результате чего уничтожили вражеский транспорт и нанесли повреждения охранявшим его кораблям. Но это гвардейцам давно уже было не внове. Учинять же разнос оснований и вовсе не находилось.
Полковник взял слово последним. Коротко высказав несколько замечаний по тактике проведенного боя, пытливо вгляделся в тонущие во тьме ряды.
— Попробуем, однако, взглянуть пошире, — бережно передвинул одну из взрывоопасных «катюш», так чтобы свет ее падал на карту. — Предпринятое в конце прошлого месяца — сентября сорок третьего года — наступление войск Южного, ныне 4-го Украинского, фронта на сильно укрепленную оборонительную линию противника по реке Молочная встретило ожесточенное сопротивление и было приостановлено во избежание лишних потерь. До 9 октября длилась оперативная пауза: наши войска перегруппировывались и пополнялись всем необходимым для новой попытки прорыва "Восточного вала". Гитлеровское командование, со своей стороны, стремясь любой ценой удержать этот важный рубеж — опору южного фланга всего Восточного фронта, — спешно организовало переброску сюда значительных подкреплений. За три недели в район Мелитополя было передислоцировано — в основном из Крыма — до восьми свежих дивизий противника…
Плавно текущая в русле военных приказов речь вызвала поначалу у слушателей лишь любование. Но оно вскоре сменилось недоумением: с чего это вздумалось комдиву отбивать хлеб у замполита? Южный фронт в стороне, его поддерживает 8-я воздушная армия…
Полковник сделал паузу. Неторопливо достал из кармана вчетверо сложенный безукоризненной белизны платок, щурясь на жаркий огонь коптилок, провел по сухому, без капельки пота, лбу.
— До восьми, — повторил. — За неполные три недели. Дальнейший ход операции, надеюсь, известен. Возобновив наступление и вновь натолкнувшись на сильное сопротивление, командование фронта предприняло смелый маневр. Искусно перегруппировав войска в ходе сражения, перенесло основные усилия на вспомогательное направление, где наметился наибольший успех. В результате оборона врага на участке южней Мелитополя была окончательно сломлена, и под угрозой потери коммуникаций он начал общее отступление. Стремительно развивая успех в степных просторах Северной Таврии… — Комдив вновь оторвался от карты, пощурился в настоявшуюся тьму.
— Северной Таврии, — повторил. — Собственно же Таврией, или Тавридой, в древности именовался… Старший лейтенант Киценко, какое значение для противника имеет Крым?
В замершем, как по коварному уговору, бараке раздался ничем не прикрытый всхрап, стук контактов упавшего шлемофона.
— Стратегическое! — бухнул порядком осипший, но неожиданно бодрый бас.
Полковник помедлил, как бы обдумывая ответ. В напрягшейся тишине было слышно потрескивание соли в заправленных авиационным бензином «катюшах».
— Во! — поднял вверх палец. — Опыт! Поставив себя на место противника, Киценко представил, что тот спит и видит…
Хлипкие стены барака потряс богатырский хохот. Затем новый взрыв: кто-то из задремавших в заднем отсеке стрелков загремел с перепугу с «балкона» в «партер».
— Виноват, товарищ полковник, — словно сквозь бурю пробился голос обескураженного Киценко. Лицо комдива вновь стало серьезным.
— Садись, Иван Иванович, садись, дорогой! Уж если кому извиняться… Хорош командир, одно слово — отец! Мало, что не дает отдохнуть после многочасового полета… Не обижайся, пожалуйста, пришлось за твой счет встряхнуть хлопцев. А то от моей академии…