Тюрьма Ньюгейт, Лондон
Осень 1858 года
– Сейчас я сделаю тебе больно, – предупредил Уолтерз на кокни, отдающем трубочным табаком и угольным смогом Ист-Энда. Не красуйся на его широкой, как причальная тумба, шее полудетское лицо, он казался бы гораздо старше.
– Боль мне скорее по нраву.
Произнеся эти слова, мальчишка сам удивился их смыслу. Если в тюрьме Ньюгейт не подружишься с болью, станешь постоянным объектом издевательств. Не пытаясь увильнуть от неотвратимого, мальчик с сотоварищами научились встречать боль, изучать ее действие, а потом с ужасающей эффективностью применять.
Мальчик уже почти мужчина. А точнее, в восемнадцать верховодил мужчинами. Уолтерз, по-видимому, самый жестокий из всех его знакомых, беспрекословно исполнял его приказы. Все исполняли. Кто-то из любви и уважения к нему. Кто-то был ему обязан. Но большинство его боялось.
Ну, если честно, его боялись все.
Потому что он был агентом боли.
– Просто продолжай, ладно? – приказал он.
Мясистые пальцы Уолтерза сжимали отточенную иглу, которую он глубоко обмакнул в чернила.
«Такой большой и неуклюжий мужчина, – подумалось мальчику, – и такие тонкие движения». Очевидно, благодаря точности движений Уолтерз и стал лучшим в империи фальшивомонетчиком.
То есть был таковым до заключения.
В тюрьме Уолтерз освоил новое ремесло. За этими каменными стенами надо постараться найти себе занятие. Иначе отупеешь. Или сойдешь с ума. Поддашься множеству терзаний, таившихся в здешних тенях.
– И где, скажи еще раз, ты его раздобыл? – Уолтерз указал на темный кожаный лоскут с прихотливым сплетением чернильных линий; поверх него лежала древняя обсидиановая печать с выгравированной сигиллой[1].
– У первого убитого мною негодяя, – соврал мальчишка. – Пирата.
Ты хорош настолько, настолько хороша твоя репутация. И в тюрьме, и на воле. Верность правде никогда не мешала мальчику рассказать хорошую историю, в особенности если та заставляла людей бояться его еще сильнее.
Правда состояла в том, что карту и печать он в день своего ареста стянул у столовавшегося у его матери славного, но обедневшего датского историка.
А еще в тот день из Темзы выловили тело Кэролайн Морли.
Ошеломленный приливом эмоций, – которые, казалось, давно умерли, как та прекрасная рыжеволосая девушка, – он воспринял первый укол иглы, проткнувший тонкую кожу предплечья, как облегчение.
Боль снести легче, чем смерть Кэролайн.
Пока Уолтерз работал, мальчик думал. Строил планы. Планы действий в чрезвычайных ситуациях. Безотказные планы. Вел бесконечные расчеты.
А если ему все удастся? Тогда к двадцати годам Братья Черное сердце смогут стать правителями Империи.
Сдерживая распирающее грудь возбуждение, он изо всех сил старался унять дрожь в животе. Последний месяц в этом земном аду был попросту мучительным. Как и с татуировкой, самым тягостным было неприятное ожидание прокола кожи.
Ему просто хотелось с этим покончить. Хотелось снова вдохнуть ночной воздух. Насладиться едой без личинок. Пить воду без привкуса мочи и запаха тухлых яиц. Он грезил о подстилке из свежей соломы, но в холодное время не отказался бы и от одеяла.
Всего одну мягкую вещь. Одно доброе слово. Один красивый вид.
За время, проведенное в Ньюгейте, мальчик успел позабыть, что в жизни есть подобные наслаждения.
Только во снах. Ему неизменно снились яркие сны.
– Напомни-ка мне еще разок, что сказал пират, – подбадривая, проговорил Уолтерз, рваной тряпкой стирая капли крови с руки мальчика. – Разговор поможет тебе сохранить спокойствие и скоротать время.
Мальчишка кивнул, вспоминая, как однажды за ужином историк Йохан Сондергаард увлек его и мать своим рассказом. Голубые как лед глаза обычно спокойного мужчины вспыхивали унаследованным от предков огнем завоеваний.
– Легенда гласит, что примерно через пятьдесят лет после распятия Христа Клавдий, первый удачливый римлянин, вторгшийся в Британию, писал в дневнике об удивительной здешней находке, которая сделает его богаче любого императора. Из-за войны с жутким местным племенем триновантов он не смог с собой ничего привезти. Отчаянно пытаясь сохранить находку, он спрятал ее, запечатал и оставил охранять сигиллу скифского дракона, знамя римской кавалерии. А тебе известно, что охраняют драконы?
– Всем известно, что драконы охраняют сокровища. – Уолтерз снова опустил иглу в чернила, вытирая следы крови на предплечье мальчика. Прикосновение к свежим ранам саднило кожу. Пытаясь не стиснуть зубы, мальчик обнажил их в подобии улыбки.
– Именно, – не разжимая челюстей, подтвердил он. – Клавдия отравили, в Британию он не вернулся, и единственной оставленной им подсказкой служит эта сигилла.
Оба посмотрели на сигиллу. Фигура змееподобного дракона с четырьмя когтями и торчащим между грозными зубами извивающимся языком, под которым было выгравировано два слова: NIGRAE AQUAE.
Мальчик надеялся, что когда кровный брат Дуган научит его читать, он наконец сможет понять, что означают эти слова, но не повезло. Разумеется, они были не английскими.
