Дух партий, благосклонность и вражда
Как исторический характер нам не ясно
Представили его: теперь искусство
Должно его приблизить к вашим взорам —
И к сердцу.
Ф. Шиллер в переводе Л. Мея
Ну вот он.
Здрасьте, пожалуйста!
В смысле — здравия желаю!
Да, действительно, генерал, генерал-майор, никаких уже сомнений, вот, все знаки различия налицо: погоны блещут, лампасы алеют, папаха морозной пылью серебрится.
Хорош.
Вот те и магический кристалл! Вот тебе и Годунов-Чердынцев, и Айвенго, и Петруша Гринев c Максимом Максимовичем! Не говоря уже о мистере Пиквике и сэре Рипичипе.
Так-то вот. Никаких тебе, старичок, снусмумриков, даже не мечтай, рылом не вышел, тебе вот это вот, похоже, всю жизнь разгребать и обонять.
Прям как в анекдоте: «Всех вумных к вумным послали, а табе — пакет!» Тоже про генерала, кстати…
Обидно, конечно же, и досадно.
Сам-то ведь себя почитаешь не просто вумным, а прямо-таки средоточием всяческой вумности и утонченной затейливости, а тут такой, прости Господи, персонаж.
И ничего ведь уже не поделаешь, придется-таки выяснять, что же он такое, в конце концов, означает, и с какой, собственно, целью явился из советского далека (ах да, не явился, являются, как справедливо отмечал майор Юдин, привидения), значит, прибыл, прибыл для дальнейшего прохождения службы, и по какому праву сей нежданный-негаданный пришлец домогается воплощения.
В общем, как шутят в любимой оперетте моего генерала: «Что выросло, то выросло!»
Ну а Музе давно ведь уже было велено быть послушной (и, между прочим, равнодушной — к тому, что и как толкует чернь тупая), и этот приказ, насколько мне известно, еще никто не отменял, и на Музу российския прозы он распространяется в полной мере.
А то, что опять цитата на цитате едет и реминисценцией погоняет и презренная пародия бесчестит литературные памятники и мемориальные комплексы, — с этим и подавно придется смириться, старого учить что мертвого лечить.
Так что остается только самому встать по стойке смирно, приложить правую руку к воображаемому козырьку и спросить неведомо кого: «Разрешите выполнять?»
Тут же, конечно, вспоминается строчка из армейской песенки Коваля и Липского: «Разрешите обосраться?» Может, конечно, и так получиться. Кто ж от такого застрахован?
Ну а генерал мой от нетерпения уже чуть не подпрыгивает, ботиночками притопывает, перчаточками прихлопывает, рожа разрумянилась, что твое переходящее знамя, или дефицитная из-под прилавка рыба, или снегирь на новогодней открытке от Анечки, или… в общем, пылает рожа, а бровищи заиндевелые искрят на солнышке, так весь здоровьем и пышет и папиросочкой, лихо закушенной, попыхивает!
Крепенький такой, ядреный, радостный, ну совсем как само это утро, смачно хрустящее под озябшими ногами и слепящее глаза генераловы всей своей январской бижутерией.
Ну? И чем не герой? Согласитесь: внешний вид, несмотря на всю выслугу лет, самый что ни на есть геройский, можно сказать, молодцеватый или даже молодецкий. Именно! Как в песне: ой ты удаль молодецкая! Заливные голоса!
Росточком вот только не вышел. Деликатно говоря — ниже среднего. Зато плечи — косая сажень, и грудь, натурально, колесом!
Правда, последние лет двадцать это уже не очень видно, потому что колесом гораздо большего диаметра выкатилось генеральское пузо (маленькая Анечка, забираясь воскресным утром к родителям в кровать, хлопала ладошкой по отцовской майке и цитировала Чуковского: «Ну и брюхо, что за брюхо! Замеча-а-ательное!!»), но, как ни странно, это нашему военнослужащему герою вполне идет, нисколько не мешает бравой выправке и даже придает его фигуре еще бо́льшую значительность и монументальную монолитность.
Травиата Захаровна (об удивительном имени генеральской женушки поговорим потом) любящими своими очами усматривала в его лице сходство с французским киноактером Жаном Габеном, с чем я отчасти готов согласиться, но все-таки указал бы, скорее, на актера советского — Юрия Толубеева в роли Городничего в старой, но замечательной экранизации.
А в недобрые минуты генерал и вовсе становился похож на Собакевича, каким его изобразил Боклевский, если я правильно помню фамилию классического иллюстратора. Голова — крупная и круглая, глаза небольшие, серо-голубые.
— Стальные, может быть?
— Да пожалуй, и стальные, почему нет?
Нос… ну не то чтобы совсем картошкой, а так… большой такой клубникой, и опять-таки как у Сквозника-Дмухановского, который сам себя в сердцах обозвал толстоносым.
Брови седые и лохматые, потому что после смерти Травиаты Захаровны некому было приводить их в порядок, а волосы, все еще густые, стрижены жестким и колючим ежиком, почти под ноль.
Вот такие суровые черты лица.
А иногда и смешные и вызывающие ехидный вопрос: уж не пародия ли он?
— А уши?
— Что уши? Нормальные уши… Ну, мясистые такие… И тоже без присмотра Травушки сильно заросшие.
А вот шеи нет вовсе, то есть раньше-то она, безусловно, была, хотя и не больно заметная, а под старость совсем исчезла под нависшими брылами и вторым подбородком.
Ну да, правильно — бульдог. А может, и мастиф.
Так что имя-отчество вполне себе подходящее, солидное, исконно русское, без всяких этих глупостей. А вот фамилия… Подгуляла фамилия.