Автомобиль, чуть пофыркивая, медленно ехал предвоенной Москвой. Почему предвоенной? Невысокий сухонький старик, пассажир авто, никак не мог избавиться от именно этой мысли. Мирная, но все-таки предвоенная Москва. Вот, троллейбус рассыпал искры, поворачивая с Садового кольца, машина поворачивает за ним, вливаясь в неплотный строй легковушек, стремящихся к центру столицы. На улицах немного прохожих, усиленно укутанных в теплые одежды. В глаза бросилось несколько новых плакатов накануне 23-го февраля столицу украшали соответствующей агитацией. Обычная мирная жизнь в обычной мирной стране. Старик, как профессионал, прекрасно понимал, что войны не избежать. Понимал, что страна усиленно готовится к войне. Он уже несколько лет не держал руку на пульсе, но кое-какая информация к нему доходила. Сложив два и три, он получил однозначный вывод: войны не избежать! Поэтому называл про себя этот мирный город, присыпанный рыхлым февральским снегом предвоенным. Год? Два? Три? Не более трех лет, не более. И тогда германская орда снова нахлынет на российские пределы. Примерно так он оценивал мировую обстановку на конец февраля 1940-го года.
«Пять с половиной лет в отставке. И вот на тебе, понадобился! Можно, сказать, сподобился предстать пред ясны очи! Не ожидал, что старая перечница кому-то еще пригодится, чуток всего до семидесяти четырех, а вот тебе, батенька, пригласили»…
Легковое авто чувствительно тряхнуло на повороте, старик поморщился, сидящий около водителя капитан из наркомата обороны полуобернулся, попросил извинения за неопытного воителя, а машина уже выходила на финишную прямую – быстро приближались стены и башни Кремля.
В приемную вождя старичок вошел достаточно быстрым и энергичным шагом. Там никого из посетителей не было. За столом блестел лысиной невысокий круглолицый человечек, одетый в военный китель без знаков различия. Александр Николаевич Поскребышев бросил быстрый взгляд на вошедшего:
– Евгений Захарович? – он не столько спрашивал бессменный секретарь и помощник Сталина, сколько ставил галочку в протоколе.
– Так точно! – четко по-военному ответил генерал-майор царской армии, а ныне комбриг в отставке, Евгений Захарович Барсуков[1].
– Вы раньше на приеме у товарища Сталина не были? – опять не столько вопрос, сколько утверждение.
– Так точно. Не был.
– Обращайтесь к нему просто: «товарищ Сталин». Подождите две-три минуты, вас пригласят.
Если смотреть со стороны, то казалось, что сошлись два оперных персонажа, причем из опер с комическим уклоном: генерал Барсуков (я позволю себе так его называть, потом что очень скоро, в этом бурном сороковом году, после переаттестации командного состава РККА, он снова станет генерал-майором артиллерии), напоминал лицом дон Кихота, мелкие черты лица, крупный череп с большими оттопыренными ушами, гладко выбритый почти до зеркального блеска, а еще седая бородка-эспаньолка да мощные усы, почти прямые, выдающиеся усы, я бы даже сказал, усищи, в общем, иллюзия натурального дона Кихота, вот только посажена сия голова была на тело такого же натурального Санчо Пансы, который в мундир помещался с трудом – мешал появившийся животик, следствие отдыха в отставке. Генерал и в отставке продолжал работать, даже закончил весьма серьезный труд: «Русская артиллерия в мировую войну», первый том которого был уже напечатан, а второй вот-вот готовился появится на свет. Но все-таки возраст, уже не такой подвижный образ жизни, писательский труд… Вторым комическим персонажем мог показаться секретарь Сталина Поскребышев. Если нарастить Буратино живот и убрать длинный нос, оставив его таким, как был первоначально – пуговкой, то представление об образе товарища Поскребышева будет почти исчерпывающим. Удивительно другое – этот человек невыдающейся внешности обладал выдающейся памятью, его называли ходячей энциклопедией, он мог дать справку практически по любому вопросу, помнил абсолютно точно любого посетителя по имени-отчеству, никогда ничего не забывал… и никогда не лез на передний план. Как говорится, знал свое незаменимое место[2]. Секретарь собрал в папочку какие-то документы, после чего поднялся, зашел в кабинет Сталина, через несколько секунд вернулся и обратился к генералу:
– Евгений Захарович, проходите, вас ждут.
Москва. Лубянка. 21 февраля 1940 года.
В феврале ночи все еще длинные. Банальность. Вся наша жизнь состоит из банальностей: банальной погоды, банальных людей, произносящих банальные глупости, совершающих банально-предсказуемые поступки. Ежедневная рутина была тоже банальностью. Но без этой рутины работа ни одного государственного деятеля невозможна. Лаврентий Павлович Берия работал. Привычка работать допоздна была самой вынужденной привычкой любого советского начальника: Сам ложился спать поздно и работал допоздна. И мог позвонить любому начальнику в самое позднее время суток, чтобы что-то выяснить, уточнить, получить справку или поставить важную задачу. Объем работы, которую поднимал нарком, была такой, что и без звонка Вождя и Учителя ему бы пришлось работать до часу-двух ночи, как минимум. В последние несколько дней работы у наркома прибавилось. Вот и сейчас лейтенант Гурам Нодашвили принес очередную стопочку папок от Писателя. Надо все отложить и разбираться, что с этим делать. Он никому не мог поручить эту работу. Пока что не мог. Уровень секретности – запредельный. А самое главное, надо было найти ответ на вопрос: с кем мы имеем дело. Пришелец из будущего? Гениальный мистификатор? Экстрасенс? Кто он такой. Фактический материал был даже избыточным. И это мешало больше, чем отсутствие доказательств. А еще у него были связаны руки. Связаны Хозяином. Была бы его воля, Писатель бы стал певцом и все, что надо пропел, да еще в таком темпе! Его следователи язык развязывать умели. И не только физическим воздействием. Система психологического подавления и ломки подследственного была отработана следователями теперь уже НКВД почти идеально. Но надо было пушинки с Писателя сдувать. С первой встречи и до сих пор Лаврентий Павлович не мог избавиться от ощущения, что этот тип, псевдокомдив Виноградов, его сильно раздражает. Раздражает всем. И тем, как он ловко уходит от ответа на некоторые вопросы, тем, как расставляет приоритеты вопросов, фактически, в этом неравном диалоге, ведущим пока что оставался новоиспеченный комдив. Берия не сомневался в том, что такая ситуация будет продолжаться не вечно. Рано или поздно, но он доберется до этого «попаданца», как себя называл Писатель. Хорошо вышколенный адъютант тихо, чтобы не помешать раздумьям наркома, принес чай, бутерброды и печенье – стандартный набор позднего ужина «всесильного наркома».
