Она прекрасно играла на фортепьяно. Так выразительно, с таким чувством, что неизменно очаровывала его, ничего, как ему казалось, не понимавшего в музыке. И смехом своим, искренним, мягким, словно околдовала. Никогда ему раньше не встречалась девушка, которая бы так смеялась. И вообще она была такая симпатичная, милая, такая хорошенькая в свои неполные двадцать два года, что всякий, кто слышал ее речь, встречался с ее умными, живыми глазами, мог бы в нее влюбиться.
Эсфирь училась в консерватории. Он заканчивал архитектурный институт и был на три года старше ее. Родился он в живописном местечке на Подолье. Она была родом с Волыни. Каждую субботу вечером он приходил в ее чистенькую комнату, расположенную на первом этаже большого старого дома. Она узнавала его шаги и выбегала, широко распахнув дверь.
— Вениамин… Я только что думала о тебе!
Что она думала, он не спрашивал. Его не забывали, помнили, и этого было достаточно.
В тот памятный день лицо Эсфири, когда она открыла дверь, будто светилось, радостно блестели продолговатые черные глаза.
— Вениамин, я приготовила тебе сюрприз!
— Сюрприз?! — Он был несказанно обрадован ее вниманием.
— Я написала сюиту… О моем детстве. Хочешь послушать?
Хочет ли он?! Нужно ли об этом спрашивать!
Он сел у открытого окна, она — к фортепьяно и на несколько мгновений замерла. Потом ее длинные, тонкие пальцы коснулись клавишей.
Звуки волнующей мелодии, казалось, пришли откуда-то издалека, навевая что-то знакомое, очень дорогое, похожее на ту колыбельную песнь, что пела мама.
Все шире, ярче море звуков, и вдруг привиделось крылечко родного дома, всходит солнце в молочно-розовой дымке, слышится плеск колес водяной мельницы, бренчанье жестяных бидонов на деревенских подводах, переправляющихся через шаткий мосток. И аккомпанементом — перезвон молота в кузне, словно бодрая веселая песня юности. И песня эта вырывалась в открытое окно на улицу, в предвечернюю синь, где шумел город, большой город в белом цветении акаций.
— Я… не нахожу слов, — проникновенно произнес он, когда она устало опустила руки. — Эсфирь…
Она поднялась и подошла к нему.
Оба остановились у открытого окна. Ему так много нужно было ей сказать. И в то же время он был счастлив уже тем, что Эсфирь стоит рядом, что можно смотреть на нее, повторять ее имя.
— Эсфирь!..
Она ласково, открыто смотрела ему в глаза.
— Да, это было прекрасно, — сказал он, не решаясь добавить, что всегда хочет слушать ее музыку, и они больше не должны расставаться.
— Вениамин, через два месяца ты ведь заканчиваешь институт, — с улыбкой проговорила Эсфирь.
— А через год ты — консерваторию.
— И будешь строить клубы, дворцы, — продолжала она мечтательно.
— А ты их наполнишь звуками музыки.
Под самым окном буйно цвела акация, усыпая белыми лепестками землю, подоконник, пол. А они, вдыхая ее сладкий аромат, мечтали о будущем. Весь мир был для них открыт. Большой светлый мир, полный солнца, музыки, счастья…
…В ту же ночь с рассветом загрохотала война. На город обрушились металл, огонь, смерть…
А в полдень прямо из военкомата, по дороге к сборному пункту, Вениамин свернул на знакомую улицу. Он быстро шагал — времени было в обрез, но он должен был увидеть Эсфирь, высказать то, в чем не отваживался признаться прежде. Именно теперь, когда над городом рвались бомбы, он должен был ей все сказать.
Но он не застал Эсфирь. Вероятно, в эти минуты она разыскивала его. Занавеска на окне была опущена… А лепестки акации тихо падали и падали на землю,
Город тревожно шумел, будто подгоняя время…
Если б можно было ее увидеть хоть на секунду, сказать только одно слово!.. Но он ушел, не дождавшись Эсфири, — не имел права опаздывать. Через несколько часов воинский эшелон увозил его из родного города.
С фронта он послал Эсфири письмо, указав номер полевой почты, и с нетерпением ждал ответа.
Однако не прошло и недели, как его перевели в авиационную часть. Эсфирь, возможно, тут же ответила, но письмо до него не дошло. Снова дал о себе знать, сообщил новый адрес. Однако после ожесточенных боев в его родной город, где каждая улица, каждый камень были ему дороги, где празднично цвели акации, где жила Эсфирь, ворвались фашисты.
Где теперь она? Успела ли эвакуироваться? Он был уверен, что Эсфирь уехала. Но куда? Раньше он надеялся, что получит весточку. Теперь надежды не было.
Через полгода Вениамин стал летчиком бомбардировочной авиации. Перед первым вылетом в глубокий тыл врага он достал из планшета блокнот и тут же на аэродроме, возле самолета, написал: «Сейчас я вылетаю на задание. Кто знает, увидимся ли мы когда-либо. Но я солдат и думаю о жизни. Лишь теперь я понимаю, как счастливо мы жили. Вспомни…» — и остановился. Он не мог не написать Эсфири, но куда отправить это письмо?..
По аэродрому разнесся знакомый сигнал.
Вениамин сунул блокнот в карман и через несколько минут был уже в воздухе.
…Это случилось на двадцать втором вылете. Осколком ранило правую руку, — Вениамина отправили в куйбышевский госпиталь. Рана оказалась опасной, и его трижды оперировали. Потом дело пошло на поправку.
Он знал, что в городе много эвакуированных, и стал просить увольнительную.
