Наши дни, Москва
Смерть была близка.
Он чувствовал это.
Иной раз казалось, что он даже ее замечал периферийным зрением. Мрачную красивую даму, чем-то похожую на прекрасную незнакомку из стихов Блока. Но каждый раз он оборачивался и… ничего. Игра воображения. Не более. Однако на психику это давило, добавляя уверенности в том, что смерть близка. И даже заверения врачей о том, что все пройдет хорошо, не вызывали у него ничего кроме молчаливой усмешки. Когда же началась операция это и случилось…
Тихо.
Спокойно.
Повседневно.
Он заснул от наркоза, проливаясь в темноту. Да так и не проснулся.
Перед самой же смертью мужчине приснился странный сон, в котором почудилось, будто бы он стоит в операционной. В той самой, где его резали. И смотрит на свое тело, на врачей, которые вокруг него суетились, явно нервничая.
Вот кардиомонитор запищал. А по его экрану поползли ровные линии.
Суета усилилась.
Он же горько усмехнулся.
Смерть.
Это была она.
Он отчетливо видел, как его тело сделало последний вдох… как прошли судороги…
Страха, на удивление не было. Он прожил долгую насыщенную жизнь и не боялся уходить. В его жизненном пути было все. И кровь, и любовь, и горечь, и тяжелая борьба за власть самыми разными средствами, и измены, и мимолетное счастье, и отчаяние, и многое иное.
Его карьера складывалась удачно, хоть и не шла «ровной дорожкой». Однако одна серьезная стратегическая ошибка поставила крест на пути к Олимпу. Из-за чего он так и остался игроком средней лиги. Да, крепким. Да, опасным. Да, серьезным. Но не более.
И это он еще хорошо сумел вывернуться. Мог вообще вылететь из «обоймы» и оказаться на обочине. Так что он вот уже более десяти лет не дергаясь сидел «на хозяйстве», молчаливо наблюдая за большой игрой и ответственно делая свою работу. Без излишнего фанатизма, но и не спустя рукава, как некоторые. В свободное же время занимался научными изысканиями. Для души. Фактически ощущая себя ветераном на пенсии, который все еще нужен, который все еще полезен[1]…
И вот теперь — все.
Смерть.
И он в виде призрака стоит у своего еще теплого трупа. Во всяком случае ему так кажется.
Чувствовал ли он разочарование?
Безусловно.
Он сделал что смог, но не то, что хотел. И, несмотря на вполне тихую работу последних лет, в нем все еще тлели угольки былых амбиций. Больше всего, конечно, его тяготила гибель вместе с ним впечатляющего жизненного опыта и огромных знаний, которые он накопил. Раз — и все в утиль… в прах…
Обидно.
От этих мыслей мрачные, депрессивные эмоции постепенно охватили его. А все вокруг тем временем стало потихоньку погружаться во тьму. Медленно тускнея и теряя очертания. Размазываясь. Растворяясь. Уходя в небытие. Или это он туда уходил?..
И тут его охватил протест.
— Не хочу! — рявкнул он.
Попытался. Потому что рта, чтобы произнести эти слова, у него не имелось.
Следом в нем вспыхнула ярость.
Нет.
ЯРОСТЬ!
Закипела злоба!
И проснулось полнейшее нежелание подчиняться.
Он ринулся вперед. Мысленно. Стремясь вернуться. Стремясь выжить.
Любой ценой!
И… внезапно темнота отступила, а он вырвался вновь к операционной. Только совершенно другой. Словно тут шли съемки фильма о начале XX века. Вроде «Собачьего сердца» или чего-то в этом же духе. Хотя врачи также суетились, пытаясь что-то предпринять по оживлению трупа… уже трупа… это было отчетливо видно.
Мгновение.
И какая-то неведомая сила потащила его в это тело…
— Пульс! Пульс появился! — воскликнула медсестра.
Последнее, что запомнил мужчина, перед пробуждением — был смех. Странный, едва различимый женский смех. Обернуться же по привычке и убедиться в том, что это все наваждение и игра его собственного воображения он попросту не успел…
"Просто будь собой — хороший совет примерно для 5 % людей."
Хлесткие цитаты с Уолл-Стрит
1925 год, ноябрь 1–2, Москва
Он очнулся спустя мгновение после завершения того странного сна. Во всяком случае ему так казалось. Впрочем, ощущения иной раз бывают обманчивы.
Нервный вздох.
Словно всхлип.
Хотя он и до того нормально дышал, только едва-едва. Слабо. А тут раз — и от души. Аж больно стало. От чего мужчина скривился и открыл глаза.
Перед ними находилась какая-то мешанина, которая потихоньку упорядочивалась. Организм вроде как настраивал цвета, фокусировку и прочие параметры. И вот, спустя добрую минуту или даже две, этот жутковатый хаос прекратился, а картинка стала нормальной. Но лишь для того, чтобы мужчина выпучил глаза от изумления.
Без всякого сомнения он лежал в палате. Да.
Но в какой палате!
Стены и потолок в побелке. Такого себе уже давно никто даже в сельских медпунктах не позволял. Все остальное было под стать. Особенный цимес представляла керосиновая лампа на небольшом столике в углу. Причем явно, находящаяся в активном использовании — вон какая подкопченная, да и керосином от нее отчетливо разило.
«Где я? Кто я? Что я?» — начало пульсировать у него в голове с яркими паническими нотками.
Несколько мгновений спустя, словно бы в ответ на запрос, в голове стали всплывать сведения. Вроде как воспоминания о том, что он Михаил Васильевич Фрунзе 1885 года рождения, 2 февраля, если по новому стилю. И ему на текущий момент сорок лет. А следом пошли сплошной чередой картинки из детства. Родители, иные родичи, друзья-приятели, соседи и прочие. При этом он продолжал четко осознавал себя человеком, который прожил долгую и насыщенную жизнь во второй половине XX — начале XXI веков. Хуже того. Где он настоящий, а где галлюцинации — он понять не мог…
