Молодой рабочий секретного завода Василий был ранней пташкой; он любил тихое утро. Особенно летом. Он не любил автобусной толкотни и на работу на свой секретный завод ходил пешком. Не торопясь. Наслаждаясь свежестью утра и игрой нежаркого еще солнца.
В то утро он как обычно шел знакомой улицей вдоль монастырской луговины, сохранившейся, не застроенной, не тронутой ни советской властью, ни изобретателями бомбы, когда увидел, как по противоположному тротуару почти вровень с ним идёт сухощавый человек. Он сразу узнал его – это был академик Сахаров. Но отчего не на машине и без охраны? – удивился Василий, озираясь. Ах, нет, была и машина, были и охранники. Машина ползла по улице метрах в двадцати позади, и тут же шагали два плечистых молодых человека в одинаковых пиджаках и светлых рубашках.
Так они и шли – Василий по одной стороне улицы, а академик по другой. Один раз Сахаров посмотрел в сторону Василия, заметил его и, рассеяно улыбнувшись, кивнул. Василий в ответ снял летнюю кепчонку и тоже кивнул.
У милицейского стенда «Они мешают нам жить и работать» Сахаров остановился и внимательно прочитал о нехороших горожанах, которые всем мешают жить и работать. Потом так же остановился у стенда пожарной охраны, прочитав, где что загорелось и отчего, потом у стенда, на котором вывешивали газету «Правда». Правда, «Правду» академик читать не стал. Наверное, за завтраком уже прочитал, решил Василий.
А потом Василий свернул налево, к проходной завода, а Сахаров пошел прямо – к Управлению. Больше они никогда не встречались.
Потом, позже, Василию доводилось слышать разные байки про бытовую рассеянность академика. Про то, как оставшись один – жена уехала в отпуск, – он пытался жарить сухие, неотваренные макароны, как приходил на работу в ботинках разного цвета и даже в двух – один спереди, другой сзади! – галстуках. Василий в таких случаях важно говорил: «Не знаю, не знаю, ничего такого я в поведении академика не заметил…»
Неизвестно, вспоминал ли когда-нибудь ту встречу академик Сахаров, вряд ли, а Василий вспоминал ее всю жизнь…
Микки Йокинен, не торопясь, брёл среди опушенных сверкающим инеем ёлок, гладких рыжих стволов сосен и наслаждался сочным скрипом утреннего снега. Солнце едва-едва пробивалось сквозь чащу, с трудом выкарабкиваясь из густого переплетения заснеженных ветвей застывшего в январской спячке карельского леса. Завидев подходящее дерево, Микки сворачивал с тропы и, проваливаясь по пояс в рыхлые сугробы, брёл к стволу, острым топориком делал на рыжем боку сосны или тёмной шкуре ели зарубку и толстым химическим карандашом вычерчивал надпись.
Он шёл так от дерева к дереву и разговаривал то ли с лесом, то ли сам с собой. Он любил эти сосны и ели, и ему было немного не по себе, что скоро эти красавицы услышат у своего подножья визг пилы и падут, взметнув стволом и кудрявой кроной снежную пыль. Но это ведь хорошо, убеждал сосны и себя самого Микки, ведь они не свалятся от старости, не сгниют, а будут долго жить в стенах красивых тёплых домов, слышать человеческие голоса, детский смех, лай собак и мурлыканье кошек, будут чувствовать тепло печи и тепло человеческой любви. Микки довелось как-то побывать на заводике, что превращал эти могучие стволы в лёгкие, пахучие бруски, из которых за день можно собрать весёлый тёплый финский домик. Сейчас, во времена разрухи, такие домики пользовались спросом не только в Финляндии, а и по всей разорённой, дымящейся ещё Европе.
Микки был уверен, что теперь, после такой большой, долгой и жестокой войны зла на земле почти не осталось, а любви будет всё больше и больше…
* * *
Небольшая группа людей деловито вышагивала по песчаной дороге вдоль реки, в спокойной воде которой отражалась колокольня и купола монастыря. Впереди шёл невысокий полноватый человек в шинели, на лице его хищно поблёскивали очки, остальные почтительно держались на полшага позади.
– Помещений под жильё явно не хватит, – сказал один из свиты, обращаясь к человеку в пенсне. А строить новое долго. Не в землянках же…
– Зачем в землянках, – с лёгким кавказским акцентом ответил полноватый, – в землянках не надо… А подумать надо. Что скажете, товарищ… – он назвал фамилию одного из сопровождавших.