Приятный голос:
— Нет, я не спал. Томит меня предчувствие беды… Оседланы ли кони?
Настороженное фырканье коней, звон сбруи. Менее приятный голос:
— Все сделано, как приказать изволили вы, сударь.
— Тогда в дорогу. Пусть звезды нам осветят ранний путь.
Крик совы и легкий ветерок с ночными запахами трав. Приближающийся конский топот. И вдруг как выстрел:
— Не торопитесь, шевалье!
Голос нехороший, резкий. Перестук копыт и храп осаженного на скаку коня.
— Граф де Ботрю?!
— Он самый! К вашим я услугам. Продолжим давешний приятный разговор.
— Мы будем продолжать на звонком языке клинков!
— Луна взошла — вот славно!..
— Я готов!
— Я тоже полон нетерпенья.
— Граф, защищайтесь!
Зазвенела сталь
Глеб с трудом приоткрыл тяжелые веки, перевернулся на живот и выглянул поверх подушки. Светила красноватая луна. Граф, сбросивший камзол и шляпу, теснил шевалье. Глеб посмотрел на часы — была половина третьего ночи по условному времени околосолнечных станций. Шпага, выбитая из рук шевалье, натурально звеня, откатилась к журнальному столику. Глеб запустил подушкой в дуэлянтов, промахнулся — подушка пролетела сквозь конский круп и повисла на рожках виофонора. Звук и запах исчезли. Глеб уронил голову на упругое изголовье и отвернулся к стене.
— Вставайте, сэр, — пробормотал он, закрывая глаза, — вас ждут великие дела на чердаке вселенной…
Это была чепуха. Которая, впрочем, когда-то имела большое значение.
Он снова заснул. Теперь он брел по гулкому лабиринту туннелей. И будто бы это не обычные переходы станции «Зенит», прямые и светлые, а пыльные извилистые туннели из черного альфа-стекла. И все-таки это был «Зенит».
Он брел в поисках выхода, сворачивал в боковые проходы направо, налево — пусто и неуютно вокруг, прохладно и сумрачно…
Выхода не было — туннельные переходы уводили в глубь астероида дальше и дальше, кончилась гладкая черная облицовка, потянулись грубо обработанные стены в толще ожелезненных недр. Он понимал: надо как можно быстрее наверх, в диспетчерскую, а получалось почему-то наоборот — все глубже и глубже, в самые глухие закоулки станции, о существовании которых он раньше не подозревал.
Наконец он входит в зарешеченный зал, очень знакомый зал, но безлюдный и темный… и узнает виварий. Не слышно обычных шороха, визга, возни, а в дальнем конце прохода между решетками ограждений смутно виднеются две мешковатые, фигуры с большими круглыми головами. Кто это здесь?… И почему в вакуумных скафандрах?
Прозрачные забрала откинуты вверх, из гермошлемов блестят настороженные глаза. Это Клаус и Поль — два подопытных шимпанзе, те самые Клаус и Поль, которых вчера должны были транспозитировать на «Дипстар», к орбите Сатурна… В поднятой лапе Клаус держит странный квадратный предмет, и под этим предметом что-то раскачивается, щелкает, а на тонкой цепочке — фигурная гиря… и вдруг открывается маленький люк, и забавная птичка шипит и жалобно стонет: ку-ку, ку-ку… Великий космос, это часы!
Стрелки анахронического механизма показывают время начала эксперимента. Пора… «Ну-ка, ребята, марш в лифтовый тамбур, да поживее!» Клаус и Поль ковыляют, пыхтя от усердия. Часы Клаус тащит под мышкой, гиря на длинной цепочке волочится следом: «Зачем тебе это, старик? Брось их!..» Клаусу жаль расставаться с часами, но ничего не поделаешь, надо оставить — приказано.
Втроем заходят в кабину лифта и долго падают вниз. Поль беспокойно ухает, вертится, строит гримасы. Клаус угрюм, но спокоен; он стар, и у него необычные для шимпанзе глаза — редко можно увидеть у обезьяны светлые глазные белки. Смотрит вопрошающе в упор, почесывая затянутой в перчатку лапой затылок шлема. «Ну что здесь непонятного, старик? Вы отстали от графика ровно на двадцать четыре часа. На «Дипстаре», должно быть, сходят с ума от беспокойства, потеряны целые сутки, а ты и Поль даже еще не на старте!» Лифт тормозит. Свертывается гибкая дверь, обнажая стену из черного альфа-стекла. Участок стены уходит вниз, и открывается ход в святая святых «Зенита» — камеру гиперпространственной транспозитации.