Стихи Маяковского я узнал значительно раньше, нежели впервые увидел их автора. Думаю, не ошибусь, если скажу, что уже в 1917 году попадались мне ранние вещи поэта.
А что касается знаменитых «гимнов», напечатанных в «Сатириконе», то большую часть их я помню по номерам «Сатирикона», который я читал исправно, что мне по будущей моей деятельности и положено было. Но, как известно, Маяковский не всегда подписывал в журнале эти произведения. И я полагал, что автор их — художник А. А. Радаков: он иллюстрировал сатирические «оды» и «гимны». Надо сказать, что Радаков сочинял стихи: прежде печатались его рифмованные подписи к собственным рисункам.
Но и по сей день я помню свое впечатление от «Гимна взятке» и от «Гимна критику». Очень понравились и рифмы, и смелость образов, революционность. Я очень обрадовался (хотя и удивился), узнавши, что автор прекрасных издевательских «гимнов» — не Радаков, а сам Владимир Владимирович.
Должен сказать, что я до сей поры очень люблю первые вещи Маяковского: «Вечер», «А вы могли бы?», «Кое- что про Петербург», «Послушайте», «Скрипка и немножко нервно», «Война объявлена» и т. д.
А впервые я увидел Маяковского в «Кафе поэтов» в двадцатом, наверное, году. Он сидел во второй комнате, где были столики для «своих». Сидел один и ел неприхотливые блюда, разрешенные к продаже едва ли не в одном только этом кафе из всего города. Меня сразу же поразила неслыханная внешность поэта. Спутники мои назвали мне Маяковского, и, естественно, я с особенным интересом стал его разглядывать.
Он показался очень взрослым (мне самому было неполных двадцать лет). Но на деле Владимиру Владимировичу было тогда лет двадцать семь. Полная сил молодость огромного таланта, казалось, сочилась изо всего его существа. Большие черные глаза светились энергией, юмором, творческим горением… Он поглядывал на тех, кто появлялся в комнате, быстрыми взорами этих кавказских «волооких очей».
Вошел Анатолий Мариенгоф, в те годы молодой красавец, пользовавшийся большим и тщательно подогреваемым успехом у своих литературных поклонниц — «мироносиц», как тогда говорили… Мариенгоф старался и по прическе, и по костюму походить на Пьеро — маску комедии дель-арте, возрожденную во Франции в середине прошлого века, а к началу нашего столетия докатившуюся и до конфетных коробок, и до духов, и до виньеток в журналах-
Мариенгоф был очень самоуверен. Он даже бравировал этим свойством… Достаточно сказать, что он не отставал в демонстрации презрения к публике от Есенина. И тоже обдуманы у него были все приемы этакого парнасского величия. А тут я прочел на лице у «корифея имажинизма» яв смущение. Он почтительно наклонил голову и произ робко:
— Здравствуйте, Владимир Владимирович…
Маяковский саркастически улыбнулся. На мгновение в глазах у него вспыхнул издевательский огонек, и он ответил:
— Здравствуйте, Мариенбад.
По лицу Маяковского пробежала короткая улыбка. Она говорила: я бы мог и еще пошутить над тобой, да не стоит уж…
Мариенгоф, никак не реагируя на искажение его фамилии и, видимо, боясь продолжения беседы, ушел.
Впрочем, надо объяснить читателю смысл такого искажения. «Мариенбад» — название всемирно известного курорта в Австрии. «Мариенгоф» — название курорта под Ригой, теперь он переименован в Майори (латышское название вместо немецкого). Подчеркивая в фамилии Мариенгофа ее «курортное» звучание, Маяковский как бы высказывается в том смысле, что стихи Мариенгофа носят курортный характер.
А я уже не мог оторвать глаз от Маяковского. Он сразу поразил мое воображение. Разумеется, я еще не воспринимал его во всю ширь его таланта, обаяния, значительности человеческой и поэтической. Все это разворачивалось передо мною (как, вероятно, и перед многими другими читателями и почитателями) на протяжении ряда лет, заполненных громкой, все растущей славой поэта, созиданием великолепных произведений, шумной общественной деятельностью, личными встречами с ним.
Но и первого впечатления для меня было достаточно, чтобы навсегда привязаться сердцем к этой огромной голове, к мощной фигуре, к голосу, равного которому я никогда больше не слышал ни до, ни после…
Помнится, довольно часто видел я после этой первой встречи Маяковского в коротком зимнем полупальто с шалью (теперь оно висит на вешалке в музее) или в широком длинном коверкотовом плаще и мягкой шляпе, а то — без головного убора и верхнего платья в летнюю жару. И всякий раз я почтительно и восхищенно провожал его глазами.
