В Спасском монастыре идет всенощная.
Гремит, заполняя всю церковь, хор певчих, медленно восходит к куполу ладанный дым. В полутьме и духоте мерцают свечи.
Мотя, молодая мордовка, на коленях горячо молит бога. От каменных плит ноют колени, от духоты кружится голова. Церковь набита до отказа, по тесным проходам снуют монахи с жестяными кружками. С глухим звоном падают монеты. Деньги все больше медяки, прихожане у монастыря бедные.
Мотя неумело крестится, новую веру она приняла недавно, молитв не знает — шепчет то, о чем давно болит душа:
— Восподь Салоах, услышь мою молитву. Мужу моему Ортюхе доброго здоровья пошли, недуги его тяжкие отыми. Он у меня кузнец, совсем бессильным лежит. На тебя, восподи, одна надежда. Дома умирает муж мой Ортюха, помоги, восподи.
Один из монахов, высокий, с черной гривой волос, остановился около Моти, протянул кружку. Мотя торопливо развязала узелок на кончике платка, высыпала в ладонь три гривенника и четыре полушки, все, что было при ней, опустила в кружку. Монах не отходил. Он склонился, зашептал на ухо по-мордовски:
— Напрасно молишь русского бога. Он не понимает тебя. По-своему можно просить Чам-паса, а в православной церкви — грех.
— Я по-русски говорить не умею. А нашему богу Чам-пасу я уже молилась, Анге-патей молилась, Нишкенде-тевтерь молилась. Не помогли. Теперь вот сюда пришла. За сорок верст.
— Выйди, — повелительно произнес монах. — Я помогу тебе.
И Мотя не посмела ослушаться. Она поднялась с каменных плит и покорно пошла к выходу.
Над монастырским двором стояла густо напоенная весенними запахами ночь, отцвела верба, лопались почки берез. Просыхала земля, под ногами шуршали прошлогодние листья. Было темно, монаха. Мотя не видела, только слышала впереди себя его тяжелые шаги. «Боже мой, куда и зачем я иду?» — думала Мотя, но остановиться не могла. В ее ушах неотступно звучали повелительные слова: «Выйди, помогу». Потом шаги впереди затихли. Остановилась и Мотя. Деревья березовой рощи обступили ее словно люди в белых саванах. Она упала на колени, закрыла лицо ладонями. Очнулась, когда заметила — монах стоит рядом. Вскочила, хотела крикнуть, но монах закрыл ей рот ладонью и приказал:
— Сакме![1]
— Куда ты ведешь меня?
Монах молча взял ее за руку, и Мотя безропотно двинулась за ним. От него исходила какая-то сила, которой нельзя было противиться. Мотя шла словно во сне. Около каменной стены они сели на кучу прошлогодней прелой соломы.
— Говори о беде своей. Муж, верно, старый у тебя?
— Не старый. Лучше моего мужа на свете нет. Люблю я его.
— Какая хворь у него?
— Гордый он у меня, непокорный. От барина два раза бегал, пойман был, и били его сильно.
— Дети есть?
— Какие дети. Больше года пластом лежит. Что-то унутрях отбили у него.
— И ты с ним бегала?
— Я его половинка. Мне без него не жить.
— Зачем крест надел он?
— Мордовским богам не верит теперь, русскому богу верит. Сюда меня послал.
— Ладанку надо ему.
— Что это?
— Мешочек такой. Святые мощи в нем. На шее надо носить.
— Где взять?
— Купить. Денег много надо.
— Русский бог тоже деньги любит?
— Бог молитвы любит. А вот игумен наш… Мощи у него под рукой.
— Я тебе последнее отдала…
— Жди меня тут, — монах поднялся, растворился темноте. Через полчаса он возник так. же неожиданно, как и исчез, вложил в ладонь Моти мягкую бархатную подушечку со шнурком.
— Украл?
— Краденое не излечит. Свои деньги отдал. Все, что за год скопил.
— Как же… Чем я отблагодарю тебя?
Монах ничего не ответил, потом заговорил вроде о другом:
— Ты сама, верно, не знаешь, насколь велика краса твоя, насколь лепны телеса твои, насколь нежен взгляд твой. Как увидел я тебя на молитве — власть над собой потерял. Клянусь всеми святыми — люба ты мне. — Монах положил руки на плечи Моти, привлек к себе. Поцелуй ожег рот. Застучала в висках кровь, в глазах поплыл розовый туман, темные кроны деревьев качнулись над Мотей…
Потом, когда они снова сели, Мотя прошептала:
— Кто ты, кем ко мне послан? Как силу мою отнял, чем волю мою укротил, в грех великий толкнул меня?
— Еще раз говорю — люба ты мне. Давай грех сей прикроем. Женой моей стань!
— Бог с тобой! Я мужа люблю, венчаны мы с ним. Грех какой!
— Но если ты скроешь перед ним нашу любовь, не будет ли это грехом еще более тяжким до самой смерти твоей и после?
— Не моей волей этот грех совершен, не моей. Если муж оздоровеет…
— Я уйду из монастыря сегодня же. Никому не говорил — тебе скажу: был я в минувшем году во ските у старца Варнавы. Старец тот, много лет живя в пустыни на Ветлуге, судьбы людские предсказывал верно, сотни и сотни людей в том убедились многажды. И предсказал — мне Варнава, что я найду себе жену чистую и единокровную и ждут меня великие дела, и стану я во главе русского царства. И смотри — пророчества его сбываются. Не ты ли жена чистая, единокровная?
— Еще раз говорю — я мужа люблю. И не суждено мне, бедной мордовке, женой великого государя быть. Отпусти ради бога.
— Ты видишь — я человек сильный. И все во мне могуче: и любовь и ненависть. Я не смогу без тебя. Пойдем, единокровная моя!
— Не держи меня, не мучай. Полюбить не смогу.
— Сказано — ты послана богом мне! Время придет — полюбишь.
