«Отныне — никакого жидкого чая с молоком!» — записала Эмили Берд Старр в своем дневнике после возвращения в Молодой Месяц из Шрузбури, когда школьные дни остались позади, а впереди была вечность.
Впредь ей предстояло пить только настоящий чай. И это было символично. Позволив Эмили пить крепкий чай без молока — пить каждый день, как нечто вполне обычное, а не изредка, по особым случаям, — тетя Элизабет Марри тем самым молчаливо признала, что Эмили становится взрослой. Другие уже считали Эмили взрослой — особенно ее кузен Эндрю Марри и друг Перри Миллер. Оба сделали ей предложение, и оба получили пренебрежительный отказ. Услышав об этом, тетя Элизабет поняла, что бесполезно продолжать заставлять племянницу пить разбавленный чай. Хотя, даже после такой домашней революции, Эмили все еще не смела надеяться, что когда-нибудь ей будет позволено носить шелковые чулки. Шелковая нижняя юбочка — куда ни шло, ее все-таки не видно, несмотря на обольстительное шуршание… но шелковые чулки — это поистине безнравственно!
Так что Эмили — о которой люди, ее знавшие, шепотом говорили людям, ее не знавшим: «Она пишет» — была признана одной из хозяек Молодого Месяца, где в остальном все оставалось точно таким, каким было, когда она приехала туда семь лет назад, и где резной орнамент крышки буфета отбрасывал все ту же забавную тень, похожую на профиль негра, на то же самое место на стене, где Эмили увидела ее в первый вечер по приезде. Старый дом давно прожил свою яркую жизнь и потому был очень молчаливым, мудрым и немного таинственным. А еще немножко суровым, но очень добрым. В Блэр-Уотер и в Шрузбури было немало людей, считавших его скучным местом без всяких перспектив для молодой девушки. Эти люди говорили, что со стороны Эмили было очень глупо отказаться от предложения мисс Ройал устроить ее на «штатную должность» в одном из нью-йоркских журналов. Упустить такую великолепную возможность сделать карьеру! Но Эмили, имевшая очень четкие представления о том, чего она хочет добиться в жизни, не думала, что существование в Молодом Месяце будет скучным для нее или что, решив остаться дома, она потеряла шанс подняться по «альпийской тропе» к заветной вершине славы.
По праву рождения Эмили принадлежала к славному древнему Ордену Рассказчиков. Родись она на тысячу лет раньше, сидела бы вместе с членами своего племени у костра и завораживала бы слушателей своими историями. Рожденная в двадцатом веке, она должна была обращаться к своей аудитории, пользуясь новейшими, доступными рассказчикам средствами.
Но материал, на основе которого создаются рассказы, остается одним и тем же во все века и во всех уголках земли. Рождения, смерти, свадьбы, скандалы — вот единственные по-настоящему интересные вещи на свете. Так что Эмили пустилась, очень решительно и с удовольствием, в погоню за славой и богатством… и за чем-то еще, не имевшим отношения ни к первому, ни ко второму. Что касалось писательства, для Эмили Берд Старр оно не было в первую очередь связано с жаждой материальной прибыли или лаврового венка. Творчество было чем-то таким, чем она просто не могла не заниматься. Жизненная история… мысль… идея… будь она прекрасной или отвратительной, терзала ее, пока не оказывалась записана пером на бумаге. Комедия и трагедия жизни зачаровывали Эмили и требовали, чтобы она отдала им должное в своих произведениях. Незримый, но бессмертный мир, лежащий где-то рядом, за завесой реальности, взывал к ней, требуя воплощения и истолкования — взывал голосом, которого она не могла, не смела ослушаться.
Она была полна простой юношеской радости существования. Жизнь постоянно манила и звала ее вперед. Она знала, что ей предстоит трудная борьба, знала, что будет вызывать недовольство жителей Блэр-Уотер, которые пожелают, чтобы она писала для них некрологи, и которые, если она употребит незнакомое им слово, скажут с презрением, что она «выражается высокопарно». Знала, что извещения об отказах будут приходить из журналов в большом количестве, знала, что будут дни, когда ей, совсем отчаявшейся, покажется, будто она не способна писать и бесполезно даже пытаться… Дни, когда редакторская фраза «не подвергая сомнению достоинства произведения» будет действовать на нервы до такой степени, что ей захочется — в подражание Марии Башкирцевой[1] — выбросить из окна гостиной насмешливые, безжалостные, вечно тикающие часы… Дни, когда все, что она создала или попыталась создать, покажется заурядным и заслуживающим лишь презрения… Дни, когда у нее возникнет искушение отказаться от ее фундаментального убеждения, что поэзия так же правдива и точна, как проза… Дни, когда эхо «случайного слова» богов, в ожидании которого она так жадно вслушивалась во все звуки жизни, лишь поманит ее намеком на совершенство и красоту, недостижимые для слуха или пера смертного.
Она знала, что с ее манией водить пером по бумаге тетя Элизабет примирилась весьма неохотно и никогда не одобрит этого занятия. За последние два года, которые Эмили провела в Шрузбурской средней школе, некоторые из ее стихов и рассказов принесли ей немного денег — к огромному удивлению тети Элизабет. Только это заставило тетю стать более терпимой. Но ее раздражение не проходило: ведь никто из их рода никогда не занимался ничем подобным прежде, да и постоянно ощущать, что существуют сферы, куда ей, почтенной Элизабет Марри, закрыт доступ, тоже было неприятно. Тетю Элизабет крайне возмущало то обстоятельство, что у Эмили есть свой мир, непохожий на мир Молодого Месяца и Блэр-Уотер, свое королевство, звездное и безграничное, в которое она может войти по своему желанию и в которое даже самая решительная и недоверчивая из теток не может за ней последовать. Пожалуй, если бы глаза Эмили не так часто были устремлены с мечтательным, чарующим и таинственным выражением на что-то невидимое, тетя Элизабет, возможно, отнеслась бы к ее амбициям с большим сочувствием… Ведь никому из нас, даже самодостаточным Марри из Молодого Месяца, не нравится, когда нас куда-то не впускают.
