Глава первая
Ну вот, убрала дастархан[1], вытрясла из самовара золу, залила его водой, пусть закипает; теперь можно и постирать, пока муж вернется»,— подумала Мехриниса и тут вдруг увидела, что воды в арыке осталось совсем немного.
Жалея, что не запасла воды с вечера, Мехриниса с двумя ведрами пошла к небольшому водоему.
— Только она стала наполнять ведра, черпая воду ковшом, как заскрипела калитка, и во двор вошла Икбал, которую все ввали Икбал-сатанг, Икбал-щеголиха.
— Кажется, куяв-бала[2] дома, что-то не слышно стука его молота,— сказала она, поглядывая в сторону кузницы. Приближаясь к Мехринисе, Икбал-сатанг протянула к ней руки.— Как поживаете?
Мехриниса медленно положила ковш и нехотя встала.
«В летах уже, а ведет себя как девчонка. Нашла, что сказать: «Куяв-бала!» — сердясь, подумала она, но, встретившись взглядом с гостьей, повеселела.
Правду говорят женщины, что глаза Икбал-сатанг обладают необычайной силой: как взглянет она — покорит любого. Сейчас Мехриниса сама почувствовала обаяние гостьи: раздражения словно не бывало!
Она вспомнила, как однажды на тое[3] Икбал-сатанг сказала, обнимая ее:
«Счастливая вы, Мехриниса, живете — блаженствуете... Тьфу, тьфу, тьфу!.. Не бойтесь — не сглажу, миленькая...»
«Что вы, апa[4],— смущенно возразила Мехриниса.— Как перевалит женщине за тридцать, она превращается в дрова...»
«О, вы превратились в такие дрова, что ваш жар может спалить еще четверых Махкамбаев, голубушка!» — звонко рассмеялась Икбал-сатанг.
И в самом деле, хотя теперь Мехринисе уже под пятьдесят, она выглядит намного моложе своих лет.
Не успела еще жизнь оставить следы на ее лбу. И лишь только когда сидит Мехриниса, приуныв и нахмурившись, можно, внимательно всмотревшись, увидеть еле уловимые, тончайшие морщинки на ее лице.
Молодые глаза Мехринисы под ровными, крашенными усьмой бровями горят живым огнем. Когда Мехриниса улыбается, ямочки на ее щеках становятся еще глубже и родинка на левой щеке величиной с ползернышка маша[5] совсем исчезает.
Зря говорят, что платье на кокетке со сборками уродует женщину. Все зависит от фигуры. Стройная женщина даже в широком платье сразу бросается в глаза. И дома и в гостях Мехриниса надевала платья из атласа, именно на кокетке со сборками, а к ним — шаровары, отделанные Тесьмой, и лакированные кавуши. Старики и молодые — все любовались Мехринисой.
«Чья она жена?» — интересовались незнакомые люди при ее появлении.
На многих тоях и даже на поминках Мехриниса сама слышала это. О, если бы интересовались только тем, чья она жена! Но люди тут же затевали разговор и о том, сколько у нее детей.
Одни, услышав про ее бездетность, жалели Мехринису, а другие и язвили, с завистью оглядывая ее стройный стан.
В таких случаях Мехриниса старалась делать вид, что не слышит этих разговоров, и тихонечко, незаметно отходила в сторону.
Икбал-сатанг уважала эту женщину. Ей нравилось, что Мехриниса наравне с мужем работает в кузнице. И не отсутствие детей, а постоянная физическая работа помогала Мехринисе оставаться такой бодрой, подвижной, здоровой. Икбал-сатанг сравнивала Мехринису с собой. Сколько помнит себя, она всегда вот так же трудится без передышки. Ни минуты не может сидеть без дела. Видно, поэтому, хоть ей уже за шестьдесят, она не знает усталости и улыбка не сходит с ее лица...
—Ой, что же мы стоим! Проходите, апа, прошу вас,— поспешно сказала Мехриниса, приглашая Икбал-сатанг на айван[6].
—Нет-нет, голубушка! Боюсь задержаться. Ну, как ваш племянник? Где он живет?
Мехриниса вдруг погрустнела:
—Что ему делать без матери в опустевшем доме? Здесь живет.
Чуткая Икбал-сатанг сразу поняла душевное состояние Мехринисы. « Вспомнила умершую сестру, да и в моих словах услышала упрек: почему, мол, парень не на фронте",— подумала она и не стала больше расспрашивать.
—Да будет он жив-здоров! — только и сказала Икбал- сатанг.
—Да сбудутся ваши слова, апа,— улыбнулась в ответ Мехриниса.
Как всегда, сказав добрые слова, Икбал-сатанг вскоре ушла.
...Облака, плывущие по небу, сгущались, налетел ветер. Мехриниса собрала приготовленное для стирки белье, отнесла самовар на кухню, снова зажгла огонь.
В густо засаженном деревьями дворе выло и свистело.. Яблоки сыпались градом, стучали об землю, словно их сбрасывали с крыши. Мехриниса схватила ведра и стала собирать яблоки. Два яблока — одно за другим — сорвались с веток, ударили ее по голове. Держась за голову и ругаясь, она выбежала из-под дерева, растирая ладонью ушибленное место.
В это время на крыше, над которой раскинулась большая яблоневая ветвь, показался девятилетний Кудрат — средний сын соседки Таджихон. Он протянул руку, осторожно пригнул ветку и сорвал яблоко. Мехриниса присела за деревом, наблюдая за мальчишкой. Вдруг она отшвырнула ведро, схватила комок сухой глины и бросила в мальчика. Ком пролетел слишком высоко и не задел Кудрата. Мехриниса кинула второй ком, но он тоже пролетел мимо.
—Чтоб ты подавился! — закричала разгневанная Мехриниса и замолкла, точно сама подавилась словами.
От порыва ветра ветвь яблони хрустнула и с треском упала на крышу. Мехринисе показалось, что сама яблоня, усыпанная плодами, свалилась, вывернутая с корнем. Попадись сейчас Мехринисе этот негодный мальчишка Кудрат, избила бы его кочергой. Но Кудрат был ловок, как зверек, еще разок мелькнула его вихрастая голова, и он скрылся. Мехриниса бросилась в калитку, намереваясь пожаловаться Таджихон на проделки мальчика.
