Выйдя из здания института, Павел остановился, подняв воротник не по погоде легкой куртки. Передернул плечами. Это был промозглый вечер середины марта, на улице уже совершенно стемнело и только тускло, как-то утомленно, горели фонари. С неба заморосил мелкий, противный дождик, еще помнящий холод зимних снегопадов, от чего воздух превратился в мутную, ледяную дымку. Ветра не было, и голые кроны деревьев уродливо вонзались в низкие проржавевшие с зимы облака.
Зазвонил телефон. Опять о загулявшем аспиранте волновалась мать, хотя прекрасно знала, что сын задерживается лишь по делу.
— Буду через час, — сказал Павел в трубку и тут же ее отключился. Экономия — мать достатка.
Охлопав себя по карманам, аспирант достал простой стальной портсигар, долго искал в одежде зажигалку.
Дверь за его спиной отворилась, и на крыльцо вышел знакомый программист Николай, вечно раздраженный, вечно с красными глазами.
— Ну и погода нынче, — проворчал он, выдергивая из рук Павла сигарету, которую тот достал. — И день с самого утра у меня не задался…
Как обычно, — усмехнулся про себя Павел.
— Тащил лестницу, — закурив, принялся рассказывать Коля, — хотел провода переключить в холле. Задел плафон (и что за тупица придумал повесить там лампы на проводах, вместо панелей дневного света!). Разбилось, как рухнет на меня сверху! Всю голову осколками посекло, чуть не убило вовсе. Я стою, ржу, а у меня по лицу кровь течет. А тут девчонка какая-то дура подвернулась, испугалась и как завизжит!
— Ну и успокоил бы ее, — скривился Павел. — Девчонки любят браваду…
— Думаешь, это все? — фыркнул Коля. — Представляешь, мой придурок Сашка — из студентов ведь подмогу набираем из-за недостатка финансирования — не тот сервер перезагрузил. У людей недельные расчеты по моделям обнулились, мне выговор, а ему что? Неуд?
Коля раздраженно затянулся так, что уголек мигом добежал до фильтра.
— А сам ты что такой замученный, весь день чашку Петри пытал?
— Смешно, — равнодушно отозвался Павел. — В электронный микроскоп нагляделся, хромосомы считал.
— Тебе, может, программку какую написать? — великодушно предложил программист.
— Лучше робота для меня собери, пусть препараты изучает, а я лавры буду пожинать. Знаешь, когда произношу эту фразу, представляется мне овца, медленно жующая ветку лаврового дерева. Работаешь, работаешь, в лепешку разбиваешься, науку двигаешь, а тебе ветку в зубы и жуй, что дали…
Ладно, пойду я…
— Опять через парк потопаешь? — нахмурился программист.
— Да ладно вам всем трусить-то? Предрассудками земля полнится! Месяц назад якобы бабу ограбили, а вы до сих пор в обход бегаете что ли? Во даете!
— Мало ли что, — пожал плечами Коля. — Береженого Бог бережет. Ну, бывай.
Отшвырнув окурок, рассыпавшийся по асфальту яркими оранжевыми искрами, программист сбежал по ступенькам и быстро пошел к автобусной остановке. Павел еще постоял, докуривая, и сунув руки в карманы, выдыхал уголком рта дым и пытался прийти в себя. Потом медленно побрел к деревьям, покрытым мутными дождевыми каплями. Он прищурил глаза, давая им отдых и чувствуя, как тяжелое давление на виски медленно отступает.
На улицах никого не было, все куда-то попрятались, хотя в это время обычно часто встречались группки попивающих пиво студентов. Обычно за кустами на лавочках сидит молодежь, то и дело раздаются взрывы хохота.
Павел прошел через ворота парка и остановился, прислушиваясь. Ничего. Ему вдруг показалось, что Москва разом вымерла, но нет. Тявкает где-то в отдалении собачонка, слышны повизгивания далекой сигнализации.
Морось как-то сама собой закончилась, некоторое время в воздухе висело тревожное ожидание и Павел, часто оглядываясь, почему-то ускорил шаг. Его тень, рожденная редкими фонарями, то удлинялась, то становилась короткой и густой, а то вдруг раздваивалась, и тогда Павел ловил себя на мысли, что думает об этой тени, как о преследователе. Он боится того, что может произойти, но он готов.
— Тьфу ты, — проворчал юноша, — точно перетрудился. Всякая чушь в голову лезет…
Паша остановился, положил на мокрую скамейку полиэтиленовый пакет с бумагами и присел. Надо было еще покурить, не стоит заявляться домой таким нервным, что подумает мать?
В виске родилась неожиданная боль, и Павел поднял руку, коснувшись лба. Вспомнились слова отца:
— Инженером надо быть, инженером! Вот работа для настоящего мужчины. А что твоя генетика? Она лишит тебя зрения!
Только головных болей мне и не хватало, — невесело подумал Павел.
Густой сигаретный дым в ночном влажном воздухе казался клубами, поднимающимися с пожарища.
В конце аллеи показалась одинокая сгорбленная фигура. Она едва ковыляла, опираясь на палку и таща авоську, так что Павел хорошо успел разглядеть приближающееся чудовище. Старушке было уже лет сто, наверное, годы согнули ее пополам и взгромоздились на спине уродливым горбом. Как боги Олимпа, годы правили каждым ее движением. На карге было шерстяное, потрепанное пальтишко и огромные, пятидесятого размера галоши, которые были ей безнадежно велики. От того старуха шла очень медленно, шаркая, чтобы не потерять безразмерную обувь.