Письмо пришло утром шестнадцатого числа, к тому времени, когда изрядная часть завтрака уже проследовала через вустеровский рот. Благополучно укрепив оборонительные рубежи кипперсами (1) и кофе, я ощутил в себе силы огорошить Дживса новостями. Ибо, как сказал Шекспир, раз уж ты собрался что-то предпринять, то навались и разделайся с этим немедля. Бедняга Дживс, конечно, огорчится, а то и надуется – но, будь я неладен, от огорчения еще никто не умирал. Во всяком случае, от огорчения в таких гомеопатических дозах. Жизнь честна, жизнь сурова – и людям иногда не мешает об этом вспомнить.
– Кстати, Дживс, – сказал я.
– Сэр?
– Тут к нам пришла весточка от леди Уикэм. Приглашает на все Рождество к себе в Скелдингс. Так что начинай-ка ты сгребать в кучу предметы первой необходимости. Мы направим туда стопы числа двадцать третьего. Побольше белых галстуков, Дживс; и откопай в гардеробе что-нибудь для дневных прогулок – эдакое, знаешь, пейзанского типа, и чтобы повеселей. Думаю, мы там слегка задержимся.
Воцарилась тишина. Я ощутил на себе его леденящий взгляд, и чтобы не обратиться ненароком в какой-нибудь там столп (2), благоразумно сосредоточил внимание на апельсиновом джеме.
– Насколько я помню, сэр, непосредственно после Рождества вы намеревались посетить Монте-Карло.
– Да, было дело. Но Монте-Карло придется вычеркнуть из программы. Планы есть планы – им свойственно меняться.
– Очень хорошо, сэр.
Как нельзя вовремя затрезвонил телефон, разряжая потенциально щекотливую ситуацию.
– Слушаю? Да, мадам. Очень хорошо, мадам. Передаю трубку мистеру Вустеру, – он протянул мне трубку. – Миссис Спенсер Грегсон, сэр.
Знаете, иногда мне кажется, что Дживс теряет хватку. В прежние времена он, и глазом не моргнув, отвечал тете Агате, что меня нет дома. Укоризненно покосившись на него, я взялся за мерзкое приспособление.
– Алло? Да? Алло! Берти на проводе! Алло? А… Алло??
– Что ты заладил со своим «алло»? – резко, как всегда, взлаяла в трубку престарелая родственница. – Как попугай! Хотя нет, у попугая все-таки больше мозгов!
Я считаю, что вести беседу в таком тоне ранним утром – вопиющее неприличие. Впрочем, чего еще ждать от тети Агаты?
– Берти! Леди Уикэм говорит, что пригласила тебя в Скелдингс на Рождество. Ты едешь?
– Конечно!
– Ну смотри, веди там себя пристойно! Не забывай, что леди Уикэм – моя старинная подруга.
Я не склонен выслушивать подобные инсинуации по телефону. Лицом к лицу – еще куда ни шло, но по телефонным проводам – нет и еще раз нет.
– Уверяю вас, тетя Агата, – чопорно ответил я, – что приложу максимум усилий, дабы вести себя именно так, как приличествует английскому джентльмену, наносящему рождественский виз…
– Что ты там мямлишь? Говори в трубку! Я ничего не слышу!
– Ясное дело, говорю.
– А? Ну, так смотри же! И еще одна причина, Берти, по которой ты должен приложить все усилия, чтобы скрыть свою придурковатость: в Скелдингсе будет сэр Родерик Глоссоп.
– Что?!
– Не вопи мне в ухо! Я чуть не оглохла!
– Мне почудилось, вы что-то сказали про сэра Родерика Глоссопа?
– Ну да.
– Вы, случайно, не Таппи Глоссопа имели в виду?
– Когда я говорю про сэра Родерика Глоссопа, я имею в виду сэра Родерика Глоссопа. Берти, слушай меня внимательно. Ты меня слышишь?
– Да уж слышу…
– Ну, слушай же. Мне – ценой невообразимых усилий и вопреки неоспоримым фактам, – почти удалось убедить сэра Родерика, что ты все-таки не сумасшедший. Он согласился повременить с окончательным диагнозом и взглянуть на тебя еще раз. Таким образом, от твоего поведения в Скелдингсе…
Но я уже повесил трубку. Я был совершенно ошеломлен. Фраппирован (3) до глубины души. Меня просто как громом ударило.
Сейчас я вам кое-что расскажу о сэре Родерике, а вы намекните, если уже знаете. Так вот, этот Глоссоп, стреляный воробей высокого полета, обладатель из ряда вон выдающихся бровей и безволосого черепа – крупный специалист по чокнутым. Не спрашивайте, как это получилось, но в свое время я был помолвлен с его дочерью Гонорией, устрашающе энергичной особой; на досуге она читает Ницше, а смех у нее – как эти самые волны, что немолчно о кремнистый берег бьют.(4) События, из-за которых нас сняли с забега, убедили старину Глоссопа, что у меня не все в порядке с башкой, и с тех пор мое имя занимает первое место в его списке «Придурки, с которыми мне довелось сидеть за обеденным столом».
Внутренний голос нашептывал мне, что достичь духовного единения с этим субъектом будет непросто даже в Рождество, когда на земле официально объявлен мир и в человецех благоволение.(5) И я бы не поехал ни в какой Скелдингс, если бы не ряд наиважнейших причин.
– Дживс, – сказал я, весь в смятении, – ты представляешь? У леди Уикэм будет сэр Родерик Глоссоп!
– Да, сэр. Если вы закончили с завтраком, я уберу со стола.
Холод и отчуждение. Ни капли сострадания. Ни грана сплоченности, столь желанной в такие минуты. Сняв Монте-Карло с повестки дня, я совсем расстроил его ряды. Чего, впрочем, и следовало ожидать. В Дживсе есть спортивная жилка, и я знал, что ему не терпится пощекотать себе нервы над зеленым сукном.
Ну что ж; я проигнорировал столь вопиющее нарушение благопристойности. Мы, Вустеры, умеем сдерживать свои эмоции.
