Прекрасна ты, пора перед закатом,
Поля и нивы засыпают вдруг,
Спит виселица на холме покатом,
И в стороне деревьев пара штук.
Это замечательное четверостишие сложил высокий и тощий человек по имени Кей Римти, выйдя из березовой рощи. Стихи рождались у него в голове часто, слишком часто, чтобы все их упомнить, а записать как всегда оказалось не на чем. Вздохнув, Кей еще раз прошептал вдохновенные строки, а потом выкинул их из памяти навсегда и продолжил путь.
Два дня назад Кей Римти покинул грязные пригороды города Сатиса-у-Намерона, где провел последние полтора года жизни — всего их в ней, кстати сказать, было уже тридцать три. Обитать в Сатисе-у-Намерона ему стало неуютно по целому ряду причин, однако решающей была, пожалуй, одна: подозрение в убийстве. Конечно же, Кей никого не убивал — по крайней мере в Сатисе-у-Намерона, но каждое серьезное преступление в этом городе обязательно раскрывалось, а виновник потом тря дня висел аккурат напротив Магистрата. Отчего-то Римти показалось, что подошла его очередь, и поскольку слух о грядущем аресте немного обогнал приставов, то Сатис-у-Намерона потерял не только душу, но и тело поэта.
— Сатис-у-Намерона… — Римти не спеша поднимался на холм. Он с удовольствием вдыхал запах трав и цветов, это помогало забыть о пустом желудке. Погода стояла изумительно тихая, даже повешенный висел совершенно неподвижно. — Злой город Сатис-у-Намерона, зачем тебе моя корона? Точнее, просто голова… Ее получишь черта с два! А я иду уже дня два… И мне бежать еще всю ночь, к Ульшану ноги б доволочь.
По всему выходило, что если идти ночью по дороге, на которую Кей вот-вот должен был выйти, то к утру он окажется у городских ворот. По крайней мере так описывал путь Рваный Лом, которого Кей встретил, удрав от приставов. Рваный Лом зачем-то ходил в Ульшан, и намекал, что тоже вот-вот туда переберется. Город ему понравился — едва ли не в два раза меньше Сатиса, зато довольно чистенький и зажиточный.
— Ты там устроишься! — уверил Рваный Лом. — Даже и не раздумывай, дуй туда.
— Далеко… — вздохнул не привычный к долгим прогулкам Кей. — Если там так здорово, то зачем ты вернулся?
— Так я не чета тебе, у меня в Сатисе дела.
Выбирать было не из чего, и Кей решился отправиться в Ульшан. Какая, в конце концов разница, куда идти? Города, в котором бесплатно кормили и поили бы плохих поэтов отчего-то до сих пор не построили. А жаль — кусок хлеба, прихваченный в дорогу с чужого стола, давно перекочевал в желудок. По прибытии в Ульшан придется как можно быстрее что-нибудь украсть, а это на новом месте не такая уж легкая задача. Если уж с крестьянских огородов ничего стянуть не удалось… Не говоря уже о том, чтобы выпросить.
Кто больше чем чужой живот
Капусту ценит и морковь,
Тому пусть эльф проткнет живот
Стрелой, и хлынет кровь!
Но стихами сыт не будешь. Кей даже немного позавидовал тому парню, что болтался на виселице. Вот уж кто не хочет есть и никуда к тому же не спешит. Ему не нужно ночевать в поле, трясясь от холода и сырости, у него есть свое законное место. Кто бы он ни был, конокрад или такой же, как Кей, несчастный, от голода пустившийся на воровство и пойманный жестокими крестьянами… Нет, скорее, все-таки конокрад. Не могут же они вешать за капусту и морковку?
Тебе ничто уже не страшно,
Ты счастье честно заслужил.
А я страдаю ежечасно,
Да лучше бы я совсем не жил!
— Стой, господин Римти! — сам себе приказал поэт, оказавшись в двадцати шагах перед виселицей. — Ведь это действительно повешенный. А не ты ли видел много раз на прилавках всяческие части людей этого сорта? Зубы и волосы, веревка, даже земля из-под повешенного… Говорят, она обретает магические свойства, когда на нее падает тень повешенного. Следовательно, перед тобой товар!
Кей подошел еще ближе и остановился, разглядывая мертвеца. Запах от него исходил мерзкий: надо голодать несколько дней, чтобы не обделаться, когда петля затянется. Однако повесили парня не так уж давно…
— Ты ведь не обидишься, правда?.. — Римти вытащил нож и примерился к столбу. — Похоже, крестьяне специально поставили эту виселицу для таких случаев, она уже старая… Тебе нравится, или лучше было бы висеть на дереве?
Повешенный ничего не ответил, но вдруг немного качнулся, словно задетый легким ветерком. Инстинктивный страх перед мертвецами мешал Кею решиться. Волосы еще можно отрезать, это легко, но вот ногти и особенно зубы…
— Знаешь, я тебя лучше не буду трогать, — примиряюще сообщил Кей. — Совсем. Вот был бы на моем месте эльф, так он не погнушался бы и кишки из тебя вытащить, у этих ребят совсем нет брезгливости. А я не такой. И землю не возьму — ну чем она отличается от обычной? Накопаю в любом другом месте. Однако и просто так уйти тоже не в силах. Вот что я решил: возьму веревку. Веревка повешенного — самое главное, я думаю, что хороший колдун распознает ее на ощупь и поймет, что товар стоящий. Мне очень нужны деньги, а тебе — нет, и веревка тоже не нужна.
Солнце уже коснулось краешком далекого леса, и Кей заспешил. Все же одно дело разговаривать с повешенным днем, и совсем другое — ночью. Края глухие, куда бежать в случае опасности, непонятно… Он довольно ловко забрался на столб, прополз, держа нож в зубах, по перекладине и аккуратно перепилил веревку. Мертвец кулем повалился в траву. Некоторое время поэт, по непонятной для себя причине, оставался наверху, рассматривая лицо повешенного. Молодой человек примерно его лет, с открытым, можно даже сказать, красивым лицом, вот только немного почерневшим. Очень светлые мягкие волосы и глаза довольно редкого, какого-то рыжего цвета. Или так казалось в последних лучах заката?
