От автора
Жизнь на земле дискретна. Единица живого — организм. В человеческом обществе первая и последняя составная часть — человек. Человек, а не семья, не нация, не государство, не класс, не партия. Только человек обладает сознанием, способностью мыслить, чувствовать боль, быть счастливым, раскаиваться. Человек, а не семья, не нация, не государство, не класс, не партия. Только человек, отдельный человек, может хотеть. Короче говоря, только человек обладает душой. И потому только человек может отвечать за свои (и только за свои) поступки. Хорошим или плохим, добрым или жестоким, умным или глупым может быть только человек.
В этой книге все выдумано и все правда. Две разных жизни, два разных человека. И оба они — это я.
Даты написания всех стихотворений точны до недели. Главы V и XI — подлинники.
Фамилия автора — псевдоним. Под своим именем пишу совсем другие книги.
Лев Александров
Май 1987
1.
Он проснулся в четыре часа утра. В горле стоял комок, не давал дышать. Он знал, что сейчас комок спустится ниже и постепенно перейдет в тупую боль за грудиной.
После третьей таблетки нитроглицерина немного отпустило. Теперь дня три будет тянуться хвост, — одышка, усталость. А когда-нибудь, может быть очень скоро, нитроглицерин не поможет. Что по ту сторону — неизвестно. Он верил — что-то есть. Начал верить лет десять назад. Но рассуждать об этом нет никакого смысла. Вера есть вера. Ни доказать, ни опровергнуть нельзя.
Смерти он не боялся. Он знал это точно, — не раз было проверено. Боялся только года два, лет в тринадцать, четырнадцать, когда впервые понял, что когда-нибудь непременно умрет.
Уже не уснуть. Можно зажечь лампу и дочитать очередной детектив, кажется Гарднер. А можно просто лежать и вспоминать.
Когда-то, если не спалось, думал о будущем, мечтал. Теперь все больше о прошлом. Такая длинная и такая быстрая жизнь. Это неверно, что в молодости время идет медленно, а в старости быстро. Когда он был молодым, время летело стремглав, он сам подгонял его, нетерпеливо заглядывал вперед, некогда было подумать. А теперь все медленнее и медленнее. Он перечел про себя недавно написанные стихи (он часто теперь читал про себя стихи, старые и новые).
Идут недели. С каждым годом
Все медленней идут они.
Уже ослабленным заводом
Почти не двигаются дни.
Времен масштабы перепутав,
Надежд и ужаса полна,
Придет последняя минута
И не окончится она.
Хорошие стихи. Не так часто удается сказать то, что хочешь.
Мууди пишет, что в момент умирания перед человеком вновь проходит вся жизнь, начиная с младенчества, со всеми давно забытыми подробностями. А он и так все помнит.
Четверть пятого. Часа через три придется встать. За три часа можно снова прожить жизнь.
2.
Его зовут Борис, Боря, Боренька, Борюнчик- смехунчик, — так зовет его мама. Ему пятнадцать лет. Он уже в седьмом классе. Ребята его зовут Великаном, просто у него такая фамилия — Великанов. Сейчас декабрь 1936 года. В этом году с ним случилось много важных и не очень важных вещей. Из не очень важных — его приняли в комсомол. Это не так уж важно, потому что в их классе приняли всех, кроме Алешки Парина, у которого отец бывший поп. А важно то, что он окончательно решил, что будет биологом, ученым биологом, а не поэтом. Все в классе думают, что он станет поэтом, только мама всегда говорит, что ему нельзя быть поэтом, потому что он пишет стихи гораздо хуже Пушкина и даже Есенина. Он решил, что будет биологом после того как прочел Поля де Крюи "Охотники за микробами". Конечно, мама права. Поэтом стоит быть только гениальным. А ученым можно быть любым — важно просто все время работать. У него есть уже маленький микроскоп; мама дала деньги, и он сам купил его в "Учебных пособиях" на Неглинной.
Стихи он, конечно, писать будет, но только для себя и для друзей.
Второе важное событие — он поцеловался. И не с кем- нибудь, а с Соней Гурвич, самой красивой девчонкой в классе. За ней все ребята бегают, а он, может быть, даже влюблен. Поцеловал он ее на катке в Парке культуры. У него это было в первый раз, а у нее, наверное, нет, потому что Соня сказала, что он не целуется, а клюет. Но во второй и в третий раз вышло гораздо лучше. Он потом написал об этом стихи, они немного приукрашены, но Соне понравились.
Хлопья белые мягкого снега,
Электричеством залитый лед,
Наслажденье скользящего бега,
Неожиданный поворот.
Рядом девушки стан и плечи,
Мы в летящей толпе одни,
Пронесется над Парком вечер,
А когда погаснут огни,
Замолчат надоевшие трубы,
На скамейку тихонько увлечь
И, прочтя позволенье, обжечь
Поцелуем холодные губы.
Плохо только "прочтя позволенье". Где «прочтя»? В глазах, во взгляде? Не получилось. Он все-таки еще плохо отделывает стихи.
Случилось еще одно важное событие, но об этом после.
Они живут в Москве, в большом сером доме на углу Лихова переулка и Садовой. Они — это папа, мама, он и его сестра Надя. Наде уже двадцать три. У них отдельная четырехкомнатная квартира. У него своя маленькая комната, в другой, побольше, Надя, потом мамина и папина спальня и еще самая большая комната, где никто не живет. Папа называет эту комнату столовой, а мама гостиной. Еще есть старенькая няня Маруся. Она спит на раскладушке в кухне, а днем сидит в большой комнате и вяжет. Она совсем старая и больная, так что мама, Елизавета Тимофеевна, ей не позволяет даже убирать комнаты. Иногда она помогает маме на кухне. Маму она зовет «барыней». Папа всегда сердится и говорит, что бар давно нет, а мама смеется и уверяет его, что Марусю уже поздно воспитывать.
