Долгое время я размышлял, по-прежнему ли “Дрэгонфлай” летает в небесах и не плывут ли все так же в безвоздушном пространстве Сферы Чумы, пялясь в пустоту слепыми глазами. Я размышлял о том, глядят ли еще люди на звезды с трепетом и выносят ли еще небеса зловредную рассаду человечества. Я никоим образом не могу проверить это, ибо обитаю нынче в аду, куда о живущих доходят лишь обрывочные новости.
Я был эспером — копателем в мозгах, экскурсантом в чужих головах. Я подсматривал. Раскрывал тайны, распознавал ложь и продавал все это. На некоторые вопросы никогда не найти ответа, ибо есть области человеческого сознания, недоступные анализу. Однако существует любопытство — одновременно и наше величайшее достоинство, и наш самый тяжкий грех. И в моем мозгу коренилась сила, способная удовлетворить всякое любопытство, какое только пробуждалось во мне. Да, я подглядывал... Я обнаружил! Я узнал! И тогда в душе моей поселилась тьма, не сравнимая с тьмою космических глубин, что разделяют галактики, — кромешная тьма без единого проблеска.
Все началось с резанувшего по нервам телефонного звонка — согласитесь, вполне заурядное начало.
Я отложил книгу, которую читал, поднял трубку и, вероятно нетерпеливо, сказал:
— Алло!
— Симеон? — донесся далекий голос. Мое имя произнесли правильно — Симеон.
Это был Харри Келли, смущенный и растерянный, чего прежде с ним никогда не случалось. Я узнал его голос, а когда считал его мысли, увидел, что он стоит в незнакомой мне комнате, нервно постукивая пальцами по дубовой столешнице. Стол уставлен контрольными панелями с тремя телефонами, тремя трехмерными телеэкранами для наблюдения за межофисной деятельностью — рабочее место не самого маленького человека.
— В чем дело, Харри?
— Сим, у меня есть для тебя работа. Если хочешь, конечно. Впрочем, браться за нее вовсе не обязательно.
Келли уже давным-давно выступал моим официальным агентом и примерно раз в неделю звонил мне по подобным же поводам. Однако сейчас его голос звучал взволнованно, и это заставило меня насторожиться. Я мог бы поглубже проникнуть в его мозг, пробраться сквозь пласты мыслей и отыскать причину тревоги. Но он был единственным человеком в мире, в мозгах которого я не копался по сугубо личным причинам. Он заслужил свою неприкосновенность, и ему нечего было беспокоиться.
— К чему такая нервозность? Что за работа?
— Куча денег, — ответил он. — Слушай, Сим, я знаю, как ты ненавидишь эти помпезные правительственные контракты. Если ты возьмешься за эту работу, то очень долго не будешь нуждаться в деньгах. Тебе больше не придется копаться в сотне государственных умов в неделю.
— Не говори ничего больше, — быстро отреагировал я. Харри отлично знал мои привычки и коль скоро полагал, что гонорар вполне достаточен, чтобы я мог хорошо пожить некоторое время, то покупатель был щедр. У всех нас есть своя цена. Моя просто немного выше, чем у остальных.
— Я в комплексе Искусственного Сотворения. Мы ждем тебя через.., скажем, двадцать минут.
— Еду.
Я бросил трубку и попытался изобразить энтузиазм. Но желудок выдал мои истинные чувства, отреагировав острой изжогой. Где-то в глубине подсознания возник Страх и повис надо мною, пялясь глазищами размером с тарелку и дыша огнем из черных ноздрей. Здание ИС-комплекса — утроба, моя колыбель, первые мгновения моей жизни...
Меня так скрутило, что я едва дополз до постели, к этому времени почти готовый наплевать на все щедрые посулы. ИС-комплекс был последним местом на Земле, в которое я хотел ехать, особенно ближе к ночи, когда все кажется более зловещим, а воспоминания расцвечиваются яркими красками. И все-таки две причины удержали меня от того, чтобы улечься в постель. Во-первых, я и в самом деле получал мало удовольствия от проверок на лояльность, которые проводил на государственной службе — там, правда, платили прилично, но взамен требовали не просто выслеживать предателей, но и распознавать отклонения (как определяло это правительство) в частных делах и убеждениях тех, кого я сканировал. Во-вторых, пообещал Харри приехать, а на моей памяти не было ни единого случая, когда этот сумасшедший ирландец подвел бы меня.
Я проклял породившую меня утробу, призывая богов расплавить ее пластиковые стены и сделать так, чтобы короткое замыкание поразило все бесконечные мили его тончайших медных проводов.
Однако, почем свет ругаясь про себя, я оделся, обулся и накинул тяжелое пальто из ворсистой ткани — одну из популярных северных моделей. Дело в том, что, не вмешайся Харри Келли, был бы я сейчас кем-то вроде заключенного или превентивно охраняемого, и молодцы в федеральной форме торчали бы у моих окон и дверей. Когда команда ИС-комплекса обнаружила мои выдающиеся таланты, ФБР вынудило их взять меня под охрану, ибо “национальный ресурс” должен быть под федеральным контролем ради “процветания нашей великой страны и укрепления безопасности Америки”. Именно Харри Келли, прорвавшись через словесные хитросплетения, назвал действия спецслужб своими именами — “незаконное и аморальное заключение под стражу свободного гражданина”. Он блестяще провел законодательные баталии с девятью стариками в девяти допотопных креслах и выиграл. Я был девятилетним ребенком, когда он это сделал; с тех пор минуло двенадцать лет.
