Берендеев Кирилл
Дом в Коптевском переулке
И ничего больше не помню о ней, Катерине Петровне.
Зыбкой, воздушной тенью колыхнулась в воздухе моей жизни и сникла.
Нежная рука с темной родинкой около пульса... кисейные оборочки, ленты... голубая книжечка "Кернер", вы, поэтической меланхолией объявшая далекие мгновения моих дней, может быть, потом, много лет спустя, в бурном и сумбурном потоке зазвенела и ваша тихая струя?
Тэффи.
Моего друга зовут Андрей Кокарев. Мы с ним знакомы с самого детства, сколько себя помню, столько и его рядом с собой. Он на два с небольшим года меня старше, но это не никогда не мешало нашему общению. Не смог воспрепятствовать нашей дружбе ни подростковый максимализм с его тайными обществами и закрытыми группами, ни вольный ветер, шумевший в наших головах после окончания школы, когда мы разошлись в выборе вузов для продолжения учебы, ни моя женитьба на одной из общих знакомых по песочнице, ни короткий брак с ней, ни бестолковый развод.
Мне тогда было двадцать пять, когда мы разошлись с Верой, ей столько же. За три года отношений, то связывающих, то непримиримо разделяющих нас, мы успели пережить едва ли не все, что только бывает между супругами: от мучительного чувства недостаточности любой нашей близости, через долгий медовый месяц гармонии к полному взаимному пренебрежению, порой доходящим до отвращения такой степени, что находиться в комнате с человеком, (к которому еще совсем недавно буквально бросал, связывающий прочнее стальных канатов, любовный магнетизм), просто невозможно отныне, самая мысль о необходимости дышать тем же воздухом буквально приводила в отчаяние, рождая злость на того, в ком еще вчера до дрожи в пальцах, до покалывания в сердце, отчаянно нуждался. Ныне же, через девять лет с развала нашего брака, чувства притупились. Я так больше и не женился, а Вера второй раз испробовала на себе узы брака и вновь неудачно. После этого мы стали перезваниваться друг с другом, нерегулярно, но достаточно стабильно, и так же редко встречаться, обычно на нейтральной территории, в гостях, или уж в самом редком случае у нее дома. До большей близости, которое хоть в чем-то могло бы компенсировать прошлые наши отношения, дело так и не дошло. Обходились случайными встречами на стороне, о чем с патологической искренностью не рассказывали, - докладывали друг другу. И этим медленно ворошили прошлое, точно надеясь найти в давно потухших углях малейшую живую искру.
Начинала всегда она, завершал всегда я, так у нас повелось с давних времен, и странный ритуал этот, не менее странно сближал нас. Пожалуй, я мог бы с некоторой уверенностью в голосе назвать Веру, своей подругой. И еще, она иной раз очень выручала меня в самых неожиданных ситуациях, а еще чаще рвалась помочь, хотя большею частью в ее помощи я не нуждался совершенно. Более всего Вера старалась, особенно после моего нового сближения с Андреем, чтобы я меньше оставался наедине с самим собой; при этом существование моего друга, человека, на которого я мог положиться в любую минуту и в любой ситуации, ей упорно отметалось. Она странным образом ревновала меня к Андрею. Точно боялась, окончательно остаться в одиночестве, потеряв все, некогда составлявшее главное ее жизни.
Я не понимал, почему Вера так относится к моему другу, отчасти валил это на непостижимую здравому уму женскую логику, - в самом деле, порой ее доводы поражали меня своей абсурдностью, порой вызывали приступы дурацкого смеха, - отчасти считал отголоском нашего неудачного супружества. Все то время она была для меня единственной и неповторимой, может быть, поминая те годы, Вера хотела оставаться такой же и сейчас. И, меж тем, не то в шутку, не то всерьез говорила - вот оно, еще одно подтверждение взбалмошности женского ума - точно о деле решенном, о моей женитьбе на ком-то из общих знакомых.
- Тебе давно пора заняться собой, - говорила она, по стародавней привычке ероша мне волосы, - а то ты похож невесть на что. Возьми хоть Нину из пятого подъезда, ну чем не пара. И давно уже, чуть не со школьной скамьи на тебя глаз положила. Сошелся бы с ней.
Думаю, пойди я, в самом деле, к этой Нине, Вера была бы попросту шокирована моим поступком. И в то же время, на словах выражая свое "фэ" тем, что я "ношусь с Кокаревым, как курица с яйцом", не сделала и единого шага, дабы воспрепятствовать моим визитам к нему. Лишь говорила мне с пренебрежительной снисходительностью:
- Он-то к тебе и ногой никогда не ступит.
В самом деле, у Андрея имелась такая странность. Ко мне, после того, как я развелся с Верой, и уединился в маленькой квартирке на окраине города, он не собрался за все это время ни разу. Предпочитал приглашать меня, и делал это так, чтобы не давать повода для ответного визита. Впрочем, выглядело это очень аккуратно, без малейших неприятных намеков. Он столь учтиво, останавливал даже намеки на возможность своего визита ко мне, что я ни в коей мере не чувствовал себя оскорбленным от невозможности отдать накопленные встречи.
Нам всегда было о чем поговорить. Вера то ли не понимала этого, то ли не хотела принять, что у нас всегда находятся общие темы для беседы, общие идеи, общие мнения. Все же долгий срок лет, проведенных вместе, значит куда больше, чем разница в нашем социальном положении, в тех сферах, в которых с распростертыми объятиями ждут его, и в которых приходится вращаться мне. Вот еще один повод дать понять Вере, что я отнюдь не унижаю себя, не пользуюсь подачками с барского стола, не подлизываясь, как любит она говорить. Наша дружба вполне искренна, шутка ли, тридцать два года вместе, без перерывов и без охлаждения в отношениях, без громких ссор и хлопанья дверями в запале. В сущности, это результат того, что наши семьи дружат уже в третьем поколении. Жаль, что Вера не хочет этого понять, всякий раз, когда я пытаюсь завести разговор на тему долгой дружбы, доставшейся "в наследство", дружбы, невзирая на множество препон, она фыркает, и машет рукой.
