– Бомба никогда не падает два раза в одно и то же место, – сказал Павлик и вошел в парадное разрушенного дома.
Сирены еще выли в дальних кварталах, но радио на углу уже смолкло, наполняя утренний сияющий воздух громким тиканьем. Дом был весь сквозной, и через огромные прорехи в его стенах виднелось бледное декабрьское небо. Наружная стена еще держалась, но внутри зияла пустота. Павлик, войдя сюда, почувствовал себя на дне глубокого колодца и на мгновение остановился. Высоко над собой он увидел широкий пролом в крыше. Остатки этажей располагались вокруг, будто ярусы в театре. На этих ярусах, как на полках, были расставлены шкафы, стулья, кровати, печки. Вещи казались снизу маленькими, словно кукольными. На уцелевших простенках, оклеенных разноцветными обоями, висели картины. Ветер шевелил занавески на выбитых окнах. Все эти привычные, обжитые вещи, казалось, были только что покинуты своими хозяевами, хотя кое-где по углам уже лежали кучки сухого, колючего снега.
Кругом не было никого, а между тем Павлик заметил, что человек в коричневом пальто и сером картузе свернул с панели именно в это парадное. Но куда он мог деться? Прямо перед Павликом начиналась лестница, чудом уцелевшая и повисшая в воздухе. Нижние ее пролеты были ярко озарены косыми лучами только что вставшего солнца, а верхние терялись в сумраке, и снизу нельзя было различить – соединяется ли лестница там, наверху, с каким-нибудь из разрушенных этажей, или нет. Павлик, подумав, перелез через несколько осыпавшихся груд кирпичей, добрался до лестницы и зашагал по ступенькам вверх.
В это время уже близко начали бить зенитки. Немецкие самолеты шли, видимо, к центру города. Это был второй налет за утро.
Павлик продолжал подыматься. Некоторые ступени лестницы вывалились, образовав щели, сквозь которые виднелась пустота. Павлик с трудом перебирался через эти щели, цеплялся руками за обломки перил, становясь коленом на следующую уцелевшую ступеньку. Он прошел уже три или четыре марша, когда совсем рядом заговорила зенитная батарея. Ее громкий лай казался в пустом доме особенно гулким. Лестница при каждом выстреле содрогалась. Павлик явственно услышал гул мотора, посмотрел вверх, в пролет крыши, но самолета не заметил, а увидел только разрывы зенитных снарядов, светлые, озаренные снизу солнцем.
По мере того как Павлик подымался вверх, перед ним открывались все новые и новые ярусы квартир. В некоторые из них нетрудно было перебраться с лестницы, и он старался отгадать, куда мог пойти человек в коричневом пальто, за которым он следил. Вдруг ему пришло в голову, что человек этот мог и вовсе не подыматься по лестнице, а просто пересечь разрушенное здание внизу и выйти через какое-нибудь отверстие во двор.
Стоя на площадке, Павлик пытался через пролом в стене разглядеть, что делается на дворе. Сквозь переплетение порванных проводов он едва успел заметить только громадные кучи щебня, доходившие до третьего этажа, как пронзительно засвистела бомба и раздался взрыв.
Павлика опрокинуло навзничь, и он разбил ладони о каменные плиты лестничной площадки. Площадка вместе со всей лестницей и кирпичной стеной, к которой она примыкала, подалась сначала вперед, потом вниз. Павлик продолжал держаться на площадке, пока она не стала на ребро и не уперлась во что-то. Тогда его скинуло с площадки, перевернуло, и он оказался на куче щебня и мелкой битой штукатурки. Он сделал попытку задержаться здесь, но щебень осыпался, шевелился под ним, как живой, и Павлик катился все ниже и ниже. Потом он сорвался, полетел в пустоту, в темноту и стукнулся обо что-то твердое.
Он очнулся, но не сразу открыл глаза. Болела голова. Падая, Павлик расшиб затылок. Его спасла ватная шапка, завязанная под подбородком тесемками.
Павлик открыл глаза. Лежал он на спине, в темноте. Впрочем, прямо над ним была узкая щелка, сквозь которую виднелось небо. Свет из щелки падал ему на лицо. Он полежал немного, потом сел. В голове было мутно, его слегка тошнило. Павлик посидел, пока прошла тошнота, затем встал, поднял руку и без труда дотянулся до щелки.
Тут, видимо, было отверстие, сквозь которое он и свалился в подвал. Но отверстие это перегородила широкая каменная плита. Он был бы засыпан и убит кирпичами и известкой, если бы эта плита не легла поперек отверстия.
Павлик уперся в плиту руками, но она не шевельнулась.
– Нет, здесь выйти нельзя, – услышал он сзади и обернулся.
При слабом свете, падавшем через щелку, Павлик разглядел что-то белое. Это была девочка, с головы до ног закутанная в большой белый шерстяной платок. Лицо ее было почти все скрыто платком, только два глаза блестели.
– А где можно? – спросил Павлик.
– Нигде нельзя, – ответила она сквозь платок. – Раньше и этой щели не было.
– А ты давно здесь?
Она подумала.
– Со вчерашнего дня… Не знаю…
– Одна?
– Одна. Теперь будем вдвоем. Ты сильно ушибся?
– Ты здесь и спала? – спросил Павлик, не отвечая на ее вопрос.
– Нет, я спала там, – сказала она и, выпростав из-под платка руку, махнула куда-то в сторону, в темноту. – Там много места. Бомбоубежище. Там было тепло. Там и теперь еще тепло.
