Андре Жиду
Цветочница продавала фиалки: Дени купил букетик и смущенно протянул Седине, первой встречной женщине. Она веровала в две истины: бессмертие души и всемогущество любви.
Неделю спустя в ответ на комплимент Жерара Дени сказал:
— Да, а какого цвета у нее глаза?
Она поселилась у него, и он не мог понять, как догадались об их связи. Он представлял ее всем как свою молочную сестру, когда поблизости не было Жерара, который, к великому его огорчению, этому не верил. Тем не менее в литературном кафе Дени объявил во всеуслышание, что Селина непорочна; таким образом, репутация ее не пострадала. Но Дени был недоволен, замкнулся в себе, перестал разговаривать с Селиной и из соображений человеколюбия написал громкие стихи:
Ах, эти дамочки в витрине,
Подобье кукол восковых,
Глупы и женственны! У них
Ищите авантюр, мужчины.
Одна лицом свежа, хоть голова седа!
Блондинка завита и комплиментов ждет,
Брюнетка — та, смеясь, любовников зовет,
Все три — немые куклы, им весело всегда,
Они безруки, вот обидно!
Они бездушны (блеск пародий
На дам, чья фальшь цветет бесстыдно
В шиньонах по последней моде)…
Но Селина ввела в дом Пальмиру, которую рекламы провозгласили королевой экрана. Селина терпела эту связь, так как Дени уверял, что это спасает ее честь. И вот Селина удалялась в другую комнату, утверждая тем самым свою веру во всемогущество любви, в то время как Пальмира в самый интимный момент способна была воскликнуть:
— Ах, мои друг, я в таких прекрасных отношениях с банкиром Фильдом!
— Кланяйтесь ему от меня.
Вот почему Жерар застал Дени за сочинением сценария для трагического фильма, съемки которого должны были обойтись довольно дорого, принимая в расчет состояние господина Фильда.
Поглощенный своим занятием, Дени, казалось, даже не замечал, что уже три дня не брился, глаза его сверкали, он бурно жестикулировал, лихорадочно писал, смеялся с каким-то странным видом, временами хватался за голову. Он весь трепетал, точно Моисей, спускающийся с высот Синая.
— А, это ты!.. прости, пожалуйста, — сказал он, даже не взглянув в лицо Жерару. — Селина, сходи за чернилами.
Она послушно вышла, под глазами у нее были синякиследствие трехдневного воздержания от любви.
— Чего ты хотел?
— Повидать тебя.
— Взгляни на меня: перед тобой счастливый человек. — Он умолк, потом снова заговорил, но как-то странно, и смех его доносился откуда-то издалека (но был ли это смех?). — Счастливый!
— Поэтому у Селины такой вид…
— Селина? Кто такая Селина? А, малышка? Я не видел ее уже три дня. Так вот… я открыл новую эстетическую теорию… Боже, до чего это утомительно, если б ты знал!.. Да, как же называется тот небольшой механизм, с помощью которого можно ограбить колониальный банк, — он сделан в форме ромба с безупречным изяществом, как и все, что производят в Америке.
— Я не совсем понимаю, — ответил Жерар. И глупо улыбнулся.
Дени тотчас же выставил его. Оставшись один, он махнул рукой, отгоняя сомнение, которое желал во что бы то ни стало признать нелепым. И тут появилась Селина, Дени ее заметил.
— Поди сюда, творенье божье, — приказал он.
Она сразу же решила, что ее ожидает нечто соблазнительности обрадовалась. Он проговорил:
— Меж гобоями трупных рыданий раздраженные квинты в цилиндрах церковных хоралов. Что за важность, если причудливый танец заставит карабкаться к самой вершине подъемник под победные крики ковбоев.
Догадавшись, что речь шла вовсе не о любви, она заплакала.
Дени громко рассмеялся над какими-то своими грезами и произнес:
— Как это трагично!
Селина, хотя и не поняла его слов, видя, что он доволен, возликовала и захотела увенчать все поцелуем. Но он оттолкнул ее с криком:
— Мокрица! — И, с пафосом провозгласив: — Я побегу по мягким травам, взял шляпу и вышел.
Прошла неделя, он не возвращался, хотя люди в черном (предчувствия меня никогда не обманывают!) не приносили Селине дорогое тело. Тщетно она пыталась объяснить себе поведение Дени и его последние слова: «Я зашагаю (нет, он сказал „побегу“) по мягким травам». И вот пришел день, когда ей не оставалось ничего другого, как навестить Жерара, и он дал ей небольшую сумму в обмен на маленькую любезность. Ее страдания были как бы последним даром, который она принесла Дени (если он все-таки умер). Но в одно прекрасное утро он снова появился в мастерской, сидел и что-то писал. Она бросилась к нему, чтобы со слезами признаться в том предательстве, до какого довела ее нужда. Распущенные волосы Селины, как это и полагается, окутывали ноги ее возлюбленного. Скрыв лицо в пелене волос, она осмелилась открыть ему всю глубину своего смятения:
— Ведь ты убежал как безумный!
Дени внутренне ликовал. Но, не подав вида, сухо сказал:
— Не люблю красных глаз!
Для предстоящих съемок необходим был решительный эксперимент, жертвой которого была избрана Селина. На ней Дени мог проверить эффект непостижимого: поступки, не поддающиеся разумному объяснению, слова, недоступные пониманию, производили на нее более гнетущее впечатление, чем грубости, внятные рассудку. Ее совершенно не беспокоила связь возлюбленного с Пальмирой, явление вполне рациональное: путем ряда умозаключений можно было определить его причину и предсказать последствия. Но стоило заговорить с ней лишенным смысла языком или совершить какой-то немотивированный поступок (исчезнуть на неделю), чтобы нарушить ее равновесие, пошатнуть его основы, его принципы. Облегчение страданиям приносила лишь физическая реакция — слезы.
