Зима 2010 года
— Послушай, что тебе надо? — рявкает она, потирая руки, совсем как в детстве.
Но мое детство закончилось. Я уже не ребенок. И меня душит злоба. Однако ей об этом знать необязательно. Пока необязательно.
— И что, черт побери, ты здесь делаешь? — спрашивает она, оглядывая безлюдный парк. На улице середина января, плюс один по Цельсию, и до полного захода солнца остается двадцать минут.
Моя надежда оправдалась — обещание того, что у меня есть для нее кое-что интересное, выманило ее на свет Божий.
— Присаживайся, и получишь свой подарок, — говорю я, похлопывая ладонью по сиденью карусели рядом с собой.
Она заметно колеблется, но в конечном счете любопытство берет верх.
Восемь лет эта картина стояла у меня перед глазами…
— Ну же, и какого черта?..
— Помнишь, как ты водила меня сюда на прогулки?
— Э-э-э-э… я… — неуверенно мычит она.
— Помнишь, как мы вместе качались на качелях, ты крутила меня на карусели и играла со мной в мяч?
— Послушай, сейчас уже слишком поздно. Я хочу домой, — говорит она, и в ее голосе слышится страх.
Она понимает, что здесь что-то не так.
И отодвигается от меня.
Я хватаю ее за руку.
— Не помнишь? Да неужели? А все потому, что ты этого никогда не делала, сука ты гребаная. — Поворачиваю ее лицом к себе.
— Какого?..
Сотни раз все это снилось мне во сне, и теперь я действую на автомате.
От резкого удара правой рукой в висок она теряет сознание.
На моем лице появляется искренняя улыбка. Это почти так же здорово, как и представлялось в мечтах.
Свет дня меркнет, и мне приходится работать быстро, так как я не знаю, сколько она пробудет в отключке.
Когда я затягиваю последний узел на ее коленке, она начинает стонать.
— Послушай, что ты…
— Нигде не давит? — спрашиваю я, отступая на шаг и любуясь проделанной работой.
Ее раскинутые в стороны ноги намертво прикручены к сиденью цепной карусели, а лицо смотрит вниз. Тело изогнуто таким образом, что верхняя его половина свисает к земле, а голова касается бетонной поверхности площадки. Руки у нее связаны за спиной.
— Послушай, я сейчас блевану…
— Пусть это будет твоей самой большой проблемой на сегодня. — Страх в ее голосе и попытки освободиться доставляют мне истинное наслаждение.
— Чер-р-р-рт, — рычит она, когда колючая проволока глубоко впивается ей в кисти рук. Задумка кошмарная, но так приятно видеть ярко-красные результаты ее мучений…
— А ведь надо было привести меня сюда хотя бы один раз, — говорю я и начинаю вращать карусель.
Ее голова шаркает о бетон, и она издает вопль ужаса.
Я улыбаюсь и продолжаю вращать карусель — здесь ее никто не услышит. Дома, для которых был разбит этот парк, расселили много лет назад, после того как два коттеджа провалились в давно выработанную старую шахту.
А те дети, которые здесь появляются, приезжают издалека — и уж точно не в такие ночи.
— П… прошу тебя! О… ост…
— Заткнись. Наступил мой черед. — С этими словами я сильнее раскручиваю карусель. С каждым поворотом на бетонном покрытии остаются клочья волос. — Ты еще пожалеешь о том, что не играла со мной… — приговариваю я, разгоняя карусель.
Ее поверхностное, прерывистое дыхание смешивается с криками боли, которые раздаются всякий раз, когда ее голова касается бетона.
Постепенно крики превращаются в короткие взвизгивания — по-видимому, она начинает терять сознание.
Направление движения меняется, скорость возрастает, и колючая проволока все глубже и глубже врезается в ее тело.
Наконец-то мы играем в игру. В игру, выбранную мной.
На бетонном покрытии появляется кровавый круг.
Скорость возрастает еще больше, и теперь сиденья карусели мелькают у меня перед глазами.
— Надо было раньше меня слушать! — Этот крик совпадает с максимальным усилием с моей стороны.
Теперь она уже не кричит, а только скулит.
Кровь рекой льется на бетонное покрытие. К нему прилипают клочья кожи.
Наконец раздается звук лопнувшего черепа, и она замолкает навсегда.
Последнее усилие, и я отступаю назад.
— Тебе надо было играть со мной, — говорю, зная, что она меня уже не слышит.
Безжизненное тело продолжает крутиться на карусели, а я удаляюсь.
Настоящее время
Ким Стоун появилась перед лентой, огораживающей место преступления, в одиннадцать часов двадцать девять минут вечера. Солнце зашло уже больше трех часов назад, но августовский воздух все еще хранил его тепло.
Она велела диспетчерской связаться с ее напарником, детективом сержантом Брайантом, но его «Астры»-универсала еще не было видно среди машин полиции, «Скорой помощи» и фургона коронера[1]. Стоун заметила, что две последние машины стояли рядом, хотя понадобиться могла только одна из них.
Снимая шлем, она задумалась, от чего мог оторвать Брайанта неожиданный вызов. Зная его, Ким решила, что он как раз засыпал под звуки криминального телевизионного канала, звучавшие где-то на заднем фоне.
Сама она как раз собиралась вывести Барни на позднюю прогулку. Пришлось быстро возвращаться, пообещав, что позже он вдоволь набегается по парку, когда она вернется домой, независимо от времени. Ким не стала говорить, что вызывают ее в Хайден-Хилл-парк, испугавшись, что пес может не простить ее, узнав, что она едет именно в тот парк, в котором они часто совершали ранние утренние прогулки.
