Кошмарные сны уже несколько часов как завершили ночной обход. Никто больше не мечется, никто не стонет. Даже страдающие бессонницей угомонились. Двадцать беспокойных тел отдыхают, и лица, постаревшие от голода, горя и тревог, расслабились, обнажившись в трогательной красоте юности. Никому из обитательниц барака C не исполнилось двадцати одного года, но все они уже осиротели.
Они прижимаются щеками к маленьким подушкам военного образца, пропахшим дезинфекцией. У этих подушек, ставших плоскими и твердыми от долгой службы под куда более тяжелыми головами, нет ничего общего с облачками гусиного пуха, на которых так сладко спалось в детстве. И все-таки девушки уютно зарываются в них, обнимают, как плюшевых медвежат. В других бараках подушек им не давали. Скоту подушек не полагается.
Британцы построили Атлит в 1938 году для размещения собственных войск. Лагерь ничем не выделялся среди прочих баз, ангаров и складов, возведенных на прибрежных равнинах в нескольких милях к югу от Хайфы. Но в конце Второй мировой войны евреи из Европы, нарушая международные соглашения, хлынули на историческую родину, и получить документы на въезд в Палестину стало делом весьма затруднительным. Так Атлит превратился в тюрьму, или, на языке приказов, в «место временного пребывания» беженцев, не раздобывших нужных бумаг. Британцы арестовывали «нелегальных мигрантов» тысячами, большую часть отправляли в Атлит, хотя и быстро отпускали – как мелкую рыбешку.
Выглядел этот окруженный зарослями сорняков и картофельными полями клочок земли, на котором теснились деревянные бараки и хозяйственные постройки, вполне мирно. Но неласково встречал он тех, кто, чудом избежав «окончательного решения еврейского вопроса», снова вынужден был смотреть на мир из-за колючей проволоки. Точнее, из-за трех рядов колючей проволоки, испещривших небо замысловатыми и грозными письменами.
Менее чем в полумиле к западу от Атлита о скалистый берег бьются волны Средиземного моря. Когда прибой высок, слышно, как шуршат и вздыхают камни. На востоке тянутся к небу предгорья Кармеля, оправдывая свое название Керем-Эль – Божий виноградник. Иногда в отдалении можно различить огни поселка, но сейчас там все уже спят.
В горах прохладно, но в Атлите жарко и влажно. Прожекторы над лагерем гудят и мерцают в сыром воздухе, тяжелом, как одеяло. Все замерло. Даже часовые на вышках, разомлевшие от жары и убаюканные тишиной, храпят, как и те, кого они караулят.
Этот предрассветный час – не время для политики, не время для сожалений, ожиданий и проволочек. Они вернутся вместе с солнцем. Ожидание во сто крат хуже жары. Все, кто заперт в Атлите, ждут ответа на один и тот же вопрос: когда я выйду отсюда, когда с прошлым будет покончено?
Сейчас в Атлите 170 арестантов, а женщин среди них меньше семидесяти. То же соотношение на дорогах Польши и Германии, Франции и Италии, где царят хаос и неразбериха, то же – в лагерях для перемещенных лиц и на вокзалах, в очередях за водой, документами, ботинками, новостями. То же – на утлых скрипучих суденышках, тайно переправляющих в Палестину тех, кто уцелел.
Ничего удивительного в этой арифметике нет. Нацисты подсчитали, что живые мужчины приносят больше пользы, чем мертвые, пусть ненамного, пусть недолго. Поэтому женщин убивали быстрее.
В бараке C рифленая крыша отдает последнее тепло вчерашнего солнца блузкам и юбкам, что привидениями белеют под стропилами. Там же висят джутовые мешки, набитые разного рода спасенными сокровищами: фотоальбомами, книгами, подсвечниками, деревянной посудой, сломанными игрушками, скатертями – милым сердцу хламом.
Вдоль голой дощатой стены – неровный ряд узких коек. На полу валяются тонкие шерстяные одеяла, сброшенные во сне. В углу приткнулась пустая детская кроватка.
В пекарнях Хайфы, где поднимается хлеб, горят огни; булочники наливают себе кофе и закуривают. В кибуце среди сосен Кармеля молочники протирают глаза и натягивают башмаки.
Женщины Атлита спят. Ничто не нарушает их покой. Никто не замечает мягкого дуновения бриза, благословения последней, самой ласковой части суток.
Было бы гуманно продлить эту безмятежность и позволить им отдохнуть еще немного. Но темнота уже пропитана подступающим светом. Птицам остается только возвестить приход нового утра. Глаза начинают открываться.