…Царь Петр мог ожидать от коварной судьбы любых ударов, но не такого жестокого.
Бледное солнце неслось в гари и дыму. Чмокали вдали пушки — будто рыбьи пузыри лопались. Всадники скакали густой нестройной толпой. Реяли цветные перья над остроконечными российскими шлемами, вились за спиной подбитые шелком плащи из драгоценных соболей. Ветер трепал, топорщил боярские шубы, накинутые поверх броневых юшманов, сносил в сторону густые бороды. Тяжелые комья летели из-под копыт. Лавина всадников катилась к воротам Нарвской крепости.
И вдруг в это византийское великолепие, в эту, казалось бы, непобедимую силу — маленький черный мячик. Закрутился, шипя, разорвался, и ударили во все стороны острозубые осколки. Отчаянное ржание раненых коней. Вопли людей, ругань…
В кругляш подзорной трубы было видно, как на нарвских стенах суетились шведские артиллеристы в синих мундирах с белыми отворотами.
Петр резко опустил трубу, в глаза ударило солнце. Он зажмурился, скрипнул зубами:
— А наши пушкари что молчат?
— До крепости не дострельнуть, мин херц, — виновато сказал Александр Ментиков. — Хрнновенькие пушчонки-то у нас. И порох дрянь.
Залп! Еще залп! Конница смешалась, стала заворачивать. Шведская артиллерия громила бегущих пуще прежнего. Едкий пороховой дым стелился над полем боя, заволакивая трупы солдат, искалеченные повозки, мечущихся лошадей без всадников.
19 НОЯБРЯ 1700 ГОДА ШВЕДСКАЯ АРМИЯ ПОД КОМАНДОВАНИЕМ ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТНЕГО КОРОЛЯ КАРЛА РАЗБИЛА ВПЯТЕРО ПРЕВОСХОДИВШИЕ ЕЕ РУССКИЕ ВОЙСКА ДВОРЯНСКОЕ ОПОЛЧЕНИЕ ПОТЕРЯЛО БОЛЕЕ ТЫСЯЧИ ВСАДНИКОВ. ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ ГЕНЕРАЛОВ ВО ГЛАВЕ С ГЕРЦОГОМ ДЕ КРУИ СДАЛИСЬ В ПЛЕН. ВСЯ РУССКАЯ АРТИЛЛЕРИЯ ДОСТАЛАСЬ НЕПРИЯТЕЛЮ.
Плавильня была похожа на преисподнюю: низкие, сводчатые потолки, закопченный до черноты кирпич, в дыму блестящие от пота фигуры мастеров и подмастерьев в кожаных фартуках, волосы схвачены тонкими ремешками. В глубине этого ада шипели и охали мехи, звенел металл на наковальнях. Распоряжался здесь Никита Демидович Антуфьев, цыганистого вида мужик с чернющей бородой, высокий, плечистый. Его старший сын Акинфий стоял над мешками с рудной породой. Взял кусок, поколупал его ногтем, даже понюхал.
— Знатная рудица! — вынырнул рядом с ним долговязый Пантелей. — Цены энтой рудице нету, ей-бо! — Он оскалил в улыбке большущие и желтые, как у лошади, зубы. Армяк висел на нем, будто на пугале огородном.
…Подмастерье держал щипцами железную болванку, а Никита и Акинфий били по ней пудовыми молотами. Остывшая полоса гнулась так легко, что на лице Ни-киты Демидовича было выражение недоверия.
— Видал, а? Бархатное железо! — цокал языком рудознатец Пантелей. — Соболиное железо! К ручкам-то, к ручкам само ласкается!
— Нда-а, знатное железо… по всем статьям лучше нашего, — вздохнул Никита. — И много на Урале такого?
— Ой, много! — всплеснул руками Пантелей. — Цельные горы! Земли вольные, хучь захлебнись! Там и каменья-самоцветы, и должно беспременно быть злато с серебром. По указу царя Петра там завод заложен, на Нейве-реке… Вода рядом, руда рядом, лиственницы — во! В три обхвата!
— Завод, говоришь, уже есть… — Никита вздохнул.
— Да заводишко-то — тьфу! Из тамошнего воеводы какой хозяин. Винишше трескает, и никаких делов!
Никита Демидович крепко задумался.
Оружейники были собраны на Слободской площади славного града Тулы. В сторонке грудились бабы, ребятишки воробьями облепили деревья.
Возле походного царского возка конвой преображенцев, двое «птенцов Петровых» — Александр Меншиков и поручик де Геннин, из голландцев, артиллерист, рудных дел знаток. Да сам Петр.
Со страхом смотрели мастера на непонятного царя в обшарпанном, заляпанном грязью мундире, с пистолетом за поясом. Петр смотрел на туляков своими выпуклыми, с дичинкой, глазами.