У Энгеля болели колени. Он уже двенадцать лет не бывал в церкви и успел отвыкнуть. Войдя в храм, он и сам не заметил, как оказался коленопреклоненным на жестком дощатом полу. Вскоре коленные чашечки начало жечь, будто огнем, а потом боль расползлась по ногам от бедер до лодыжек. Энгель был уверен, что какая-нибудь кость уже сломана и он больше никогда не сможет ходить.
Слева от Энгеля поперек прохода стоял гроб с телом Чарли Броди, прикрытый черной тканью с вышитым по ней золотом крестом. Выглядел он довольно причудливо, и в голове Энгеля родился дурацкий стишок:
Чарли Броди дуба дал,
Чарли в ящичек сыграл.
Чарли в ящичке лежит,
В ус не дует, не тужит.
Стишок показался Энгелю забавным, и он едва заметно улыбнулся, но потом боковым зрением перехватил взгляд рыбьих глаз Ника Ровито и опять напустил на себя печальный вид. В этот миг левая коленка заболела особенно сильно, и на лице Энгеля появилось выражение, которое наверняка вполне устроило бы Ника Ровито. Энгель оперся руками о спинку церковной скамьи и спросил себя, долго ли еще протянется эта комедия.
В каком-то смысле церемония вообще была излишеством, поскольку Чарли Броди отбросил коньки не на работе, его не застрелили и не прирезали. Всего-навсего сердечный приступ. Правда, приступ случился, когда Чарли кипятил воду, чтобы выпить растворимого кофе, и он упал головой на горящую конфорку, поэтому выглядел ничуть не лучше, чем если бы его и впрямь пришили. Оттого и отпевали Чарли в закрытом гробу, и прощания с телом не было. Но все равно, в старые добрые времена такие пышные похороны устраивали только большим шишкам или парням, погибшим при исполнении служебных обязанностей, а Чарли Броди был чуть ли не обыкновенной шпаной, простым посыльным, связным между нью-йоркской организацией и поставщиками из Балтимора. Но он умер. И стал первым за три или четыре года деятелем организации, который отправился в мир иной. Когда Ник Ровито услышал об этом, он начал потирать руки и глаза его заблестели. И он сказал. «Давайте проводим Чарли Броди с почестями. Проводим, вы меня поняли?» Остальные ребята, которые тогда сидели за столом, все как один заулыбались и ответили: «Еще бы, старый добрый Чарли Броди заслужил шикарные похороны». Но было видно, что им плевать на старого доброго Чарли Броди. Они думали о самих похоронах, а вовсе не о человеке, которого надо было похоронить.
Энгеля только недавно стали допускать на совещания, поэтому он почти ничего в тот день не сказал, хотя и ему пришлась по нраву мысль о роскошных проводах в последний путь. В организацию он тоже вступил недавно, когда эпоха пышных похорон уже кончилась, и у него, естественно, не сохранилось никаких воспоминаний о ней, но Энгель помнил рассказы отца, слышанные в детстве. «Шикарно проводили! — говаривал, бывало, отец. — Народищу в церкви было битком, а на улице толпилось пять тысяч человек. И легавые на лошадях. Все пришли — и мэр, и главный санитарный врач, и еще черт-те кто. Шикарные были похороны!»
Отец Энгеля занимал не ахти какое высокое положение в организации. Во всяком случае, сидячего места на пышных похоронах ему не выделяли. Зато он частенько бывал в рядах той самой пятитысячной толпы на улице перед церковью. На его собственных похоронах три года назад присутствовало всего двадцать семь человек, и среди них не было ни одной большой шишки, кроме Людвига Мейершута, под началом которого Энгель-старший вкалывал восемнадцать лет.
И вот, поди ж ты, в глазах у мальчиков появился ностальгический блеск, и они решили проводить Чарли Броди в последний путь с шиком, помпой и всеми остановками, как встарь. Поэтому Ник Ровито потер руки и, помнится, сказал: «Позвоните в храм Святого Патрика». А кто-то из сидевших за столом ответил ему: «Ник, по-моему, Чарли не был католиком». Тут уж Ник Ровито рассердился: «Какая, на фиг, разница, кем был Чарли? — заявил он. — Ни в одном храме не отпевают так, как в католическом. Или вы хотите, чтобы вокруг сидела шайка квакеров с угрюмыми мордами, которая обквакает нам всю малину?»
Такого никто не хотел, и Чарли решили спровадить по католическому обычаю, с песнопениями по-латыни, с прекрасными декорациями, с терпким ладаном, с потоками святой воды — словом, по всей форме. Заупокойная служба состоялась не в храме святого Патрика, который уже был снят в аренду, а в бруклинском соборе, почти таком же большом, да еще и расположенном ближе к кладбищу.
Эх, сумей только Энгель предвидеть, что заболят коленки, он бы сказался больным, и пусть кто-нибудь другой тащил бы гроб.
Впрочем, служба медленно, но верно приближалась к концу. Ник Ровито встал, а вслед за ним поднялись с колен еще пятеро тех, кому было доверено нести гроб. Колени Энгеля громко хрустнули, и звук эхом отразился от каменной стены храма. Ник Ровито снова бросил на Энгеля свой рыбий взгляд, но разве Энгель мог что-то поделать? Разве от него зависело, хрустнут колени или нет?
Ноги так затекли, что он на миг испугался: а вдруг не сможет идти? Их кололо иголками сверху донизу, как при нарушении кровообращения. Энгель немного размял их, сделав несколько неглубоких приседаний, но потом спохватился, что стоит едва ли не в первом ряду, на виду у всех. Энгель быстро выпрямился и шагнул в проход следом за остальными.
