— Мужчина, скучаете без женщин?
Курящая седокудрая дама с тонкими чертами лица, в тапочках, спортивных брюках и футболке, украшенной фасом Че Гевары, — читалась балериной-расстригой, вкусившей славы и света, а ныне порхающей по перронам, в поисках сочувствия и признательности, через грошовое общение, с враньем и фальшивыми слезами.
Но Олег ошибся, все было не так, а первая фраза, намеренно двусмысленная, — «для шока и расположения», как пояснила позже мадам, назвавшаяся Люксембург: шаблонный, дескать, прием у психологов и экстрасенсов.
Полусонная ночь, благодаря беспокойным попутчикам, — а сейчас утренняя платформа, вялая суета провинциальной станции, начало июльской жары, тяжкий дух от нефтяной черни, которой покрыта вся сущность железных дорог. Не только со всеми их рельсами и шпалами, колесами и вагонными брюхами, но и даже, кажется, с машинистами, проводниками, осмотрщиками, милиционерами и продавцами вареной картошки, пирожков, вяленой рыбы, пива…
Простое, честное название, то ли Грязи, то ли…
— Я вас долго искала, — призналась отставная балерина. — Прошлась по вагонам. Контингент не тот. По лицам видно. То пьянь, то жулик. То трус, то плебей. И, наконец, зафиксировала, глаз у меня наметанный: у вас ведь в плацкарте окружение — полный капут, но вы — тем не менее!.. А как вы сейчас стоите! Гарного пингвина видно по стойке!
«Капут» — это, разумелось, трое московских фанатов — парни и девушка, катящиеся в чужие дали непонятно зачем, то ли на выездной матч Спартака, то ли по иным делам, ничего с футболом не имеющим, и двое военных с «боковушек», в полевой форме — контрактники, едущие в отпуск, с Кавказа на родной Урал. За одним столиком, во все тяжкие, футболисты. За другим — вполголоса, сержанты, ровесники Олега. Пили — каждый своё, рассказывали — о своем, слушали — только себя. Демонстрируя суть одной жизни, шизофренически обитающей в разных измерениях и глаголющей на разных языках.
Олегом никто из попутчиков не интересовался, только однажды фанаты предложили из вежливости: «За Спартак пьёте?» — и, получив отрицательный ответ, без сожаления отстали, ушли опять в свои специфические истории, прибаутки, слоганы.
На остановках столичные тиффози, накинув на плечи красно-белые шарфы, выскакивали на перрон, взявшись под руки (в середине — девушка), привлекая всеобщее внимание, скандировали: «Спартак — это я, Спартак — это мы, Спартак — это лучшие люди страны!.. Оле-оле-оле!»
Контрактники выбредали следом, размяться-покурить, становились или садились на корточки подальше от восторженных крикунов. Последний раз один из них, жилистый, с крупным шрамом на щеке, похожем на лавровый лист, косясь на шумных оптимистов, тихо, но страстно выматерился, выплевывая с дымом: «Сука, всё коррозится, а им оле-оле!» — и закашлялся, покраснел от натуги, выхаркивая махорочную крошку. Другой согласно покивал, зачем-то хмуро оглядел фигуру Олега, оказавшегося рядом, будто оценивал неодушевленный предмет: снизу вверх и обратно, избегая глаз.
Воистину, пингвин-капут какой-то.
Впрочем, все можно было устроить иначе в самом начале пути, вчера вечером. Когда он с сумкой через плечо подошел к этому поезду, не желая оставлять следов в виде билета, купленного на паспорт.
Он прошелся вдоль первого же попавшего состава, идущего на восток, высматривая проводницу, которая не откажет, — неброскую, перезревшую, с внимательными глазами, вызывающими или насмешливыми, но при этом полными скрытого неудовлетворения, вечного ожидания и унизительной надежды.
Есть!
— Хозяюшка, возьми в свой плацкартный! В кассу лень идти.
Он редко ошибался.
Когда под ногами качнулась палуба тамбура, Олег по-настоящему осознал, что его странный путь начался, мосты сожжены.
Проводница средних лет с южным выговором — он про себя назвал ее хохлушкой, — сначала вынудила его зайти в свою каморку, попросив подержать «вот эту штучку», пока она там что-то зафиксирует. Потом был чай, в течение которого крепко сбитая, грудастая «хохлушка», нервно орудуя звонкой ложечкой в граненом стакане, быстро поведала свою биографию, скорее всего, выдуманную, полностью или частично, но, в любом случае, представлявшую рассказчицу в выгодном свете как потенциальную «партию» (временную или перспективную, не важно — как повезет). Средне-специальное образование, престижная профессия, неудачное замужество, умница-сын, которого пришлось поднимать одной (отсюда и эта «неэлитарная», но удобная в смысле графика работа). Сын сейчас, слава Богу, ей уже совсем не в тягость — взрослый, устроенный, женат, проживают отдельно. Поэтому наступило время пожить для себя, и для этого есть все достойные возможности: свой дом, приличная зарплата плюс «калым». Ну вот, например, она может предложить Олегу этот кубрик, в котором они сейчас чаевничают, в качестве индивидуального апартамента (сами они с напарницей вполне обходятся другим помещением, которое рядом), цена, так и быть, как в плацкарте, притом, что условия почти как в одиночном люксе.
Глаза «хохлушки», ожидающей ответа, из беспечно-игривых вдруг сделались тоскливо-напряженными — он поймал этот неравнодушный взгляд, который женщина, не в силах быстро изменить, постаралась скрыть, принявшись что-то сосредоточенно искать под столиком.
