Есть определенная закономерность в том, как входят в литературу одаренные люди: не предваренные ничьими рекомендациями, звонками, не подкрепленные должностью, званиями, знакомствами, они приносят или присылают рукопись по почте, далеко не уверенные, что она не утонет в общем потоке.
Вот так и Илья Митрофанов принес свою повесть "Цыганское счастье", ее зарегистрировали, и он ушел ждать. Поверьте, это не самое легкое время, в такие моменты писатель мысленно прочитывает свою рукопись чужими глазами.
Я не буду предварять повесть "Цыганское счастье" никакими рекомендациями. Пусть и к читателю она придет так же, как пришла к нам. У Митрофанова есть несколько напечатанных рассказов, есть книга, а за свои сорок с небольшим он перепробовал множество профессий- и столяра, и винодела, и сварщика, и рыбака. Но именно этой повестью в литературу входит новый писатель, новое имя. Запомните его. Григорий БАКЛАНОВ
О чем загрустил, молодой-красивый? Дай мне руку свою! Дай в глаза твои гляну! Ты - простой человек. Ты - рабочий. У тебя пальцы крепкие, смуглые. А есть белые. Мягкие есть. А удавят тебя и на мертвого плюнут. Я знаю. Я людей разных видела. Люди правды не любят. Правды боятся. Друг с дружкой целуются, а сердцами враждуют. Только скрывают вражду. Не признаются. А я вижу. Я все вижу. Я уже долго на свете живу. А не помню рождения своего. Дня не помню. Не знаю, в каком году родилась. Знаю, что мать моя хохлушкой была. В Липавне жила. Но не видела я свою мать. Ни разу не видела. Она родила меня и подбросила к нам на порог - так мне мачеха говорила. Отец посмотрел на меня и сказал: "Пусть живет". И стала я жить у отца в Карагмете. Там у отца дом был и кузня была. Кузнеца Тому Бужора все знали. Он отец мой был. Он красивый был. Гордый был. Я любила отца. У него свои дети были - Дюла, Бабали, Тереза, Лянка, Патрина. Я всем им чужая была. Я после всех ела, что оставалось. Братья и сестры со мной не играли. Я в кузне сидела. С самого малолетства сидела. Глаза закрою и, как в игольное ушко, вижу окошко закопченное и горн жаркий. Там жил огонь. Помню, как он ворчал по утрам, когда отец раздувал мехи, помню, как выбирался на волю синими змейками. Помню, как пахло углями и железом, и цвет помню железа - вишневый и красный-красный, как кровь…
Мне хорошо в кузне было. Отец вставал рано, стакан вина выпивал и работать шел, как на праздник.
Люди с утра отца ждали. Все знали кузнеца Тому Бужора. Все, кто жил по Дунаю, ехали к нам - русские и хохлы, молдаване и бол-, тары - все. Дорога к нам, в Карагмет, шла по степи, по траве вдоль Дуная, и каждый к нам заворачивал, каждый отца уважал.
Я видела, как глаза у людей легким светом горели, видела, что каждому было приятно с отцом поздороваться. И он улыбался людям. Он от груди хорошей матери вырос. Он работу свою любил. По ковачи о гад мелало, анда кодя сы во бахтало Такой и он был. Лицо в саже, волосы черные ремешком перевязаны. Работал - с огнем разговаривал. Колеса железом обтягивал, лошадей ковал, сапы, ботала делал, грабли, кольца железные на ворота. Люди проезжие садились в кружок возле кузни, на отца глядели, и у каждого сердце радовалось. Магарыч ему ставили, деньги давали, а он не жадный был. Он не деньги любил, а работать на людях любил. Я смотрела, как он работает. Я жалела, что парнем не родилась на свет. Я бы ему помогала. Я бы горн по утрам разжигала, мехи качала. Я хотела, чтоб он хоть разочек на руки меня взял или ласковое слово сказал. Но слова лишние он не любил говорить. Только оглянется иной раз: рубашка мокрая на спине, глаза ясным жаром горят. "Мэй, Сабина! - крикнет - Вина!.." Я со всех ног в хату бегу. Полный глечик вина принесу. Он выпьет, вытрется рукавом, трубку набьет и сядет с людьми возле кузни. Радость была для меня, когда он доверял мне трубку свою раскурить. Чуяло мое сердце - любил он меня. Только гордость его не позволяла меня приласкать. А я старалась. Я во всем старалась ему услужить. Раз, помню, проснулся он утром. Зима была, холодно было, ветер колючий со снегом был. А он с вечера выпил - люди его угостили,- проснулся, кричит: "Мэй! Тайкэ!1 Хочу холодной воды с Дуная…" Братья и сестры мои не хотели идти. А я побежала. Холодно было. Лед под ногами трещал. Я по льду босиком, как по углям горячим бежала. К Дунаю бежала. Воды отцу принесла, Попил он. Удивился: "Мэй! Наша кровь! - говорит.- На кожух - грейся…" И улыбнулся. Мне улыбнулся. А я замерзла, я сильно замерзла, а счастливой была. И не надо мне было счастья другого. Только чтоб так и дальше жилось. Чтоб всю жизнь так жилось.
Но счастье, как солнечный лучик, его не поймаешь, в ладанку не зашьешь.
Не долго работал в кузне отец. Когда листья желтые на акации стали, пришли к нам во двор гажё2. Двое их было. "Где хозяин? - спросили.- Где кузнец, Тома Бужор?" А отец в тот день не работал. Он по праздникам не работал. Большой праздник был. Баро форо3 была в Ахиллее. Отец вернулся из Ахиллеи и спал. Гажё его разбудили и говорят:
"Мы - Советская власть. Будешь для колхоза работать".
Отец стал работать. Бороны ему ломаные привезли, косы, вилы и грабли - все, что отняли у людей. И лошадей к нему привели ковать.
