Crazy

Итак, мне придется остаться здесь. Если получится, то до выпускных экзаменов. Это решено. Я стою на парковке интерната «Замок Нойзеелен» и озираюсь. Родители топчутся рядом. Это они привезли меня сюда. Я уже побывал в четырех школах. Эта будет пятой. Она должна, наконец, помочь мне избавиться от «неуда» по математике. Я заранее счастлив.

А они загодя прислали ободряющие письма. Все под девизом: Дорогой Бенджамин, приезжай к нам, здесь тебе будет лучше. Многие до тебя добились всего, чего хотели.

Естественно, добились. Ведь школьников так много, что кто-нибудь из них добивается всего, чего хочет. Это я уже знаю. Но у меня несколько другой случай. Мне шестнадцать лет, и в данный момент я снова прохожу программу восьмого класса. И если все пойдет как раньше, то навряд ли я ее осилю. Мои родители — приличные люди. Натуртерапевт и дипломированный инженер. Они не могут обойтись без того, чтобы их сын не окончил среднюю школу. Им это необходимо. Ну, хорошо. Ведь поэтому я и здесь. В середине учебного года. Перед воротами интерната. Мама протягивает мне письмо. Позже я должен отдать его директору. Для максимально полного знакомства с моей персоной. Беру чемодан и жду отца. Он все еще стоит у багажника и что-то там ищет. Я думаю, что буду по нему скучать. Конечно, мы с ним часто ругались. Но после напряженного дня в школе он был первый, кто встречал меня улыбкой. Мы поднимаемся в секретариат. Внутри интернат еще более неприветливый, чем снаружи. Бесконечно много дерева. Бесконечно много прошедших лет. Бесконечно много рококо или чего-то в этом роде. Все равно в истории искусств я разбираюсь ничуть не лучше, чем в математике. Родителям здание нравится. Они говорят, что звук шагов по деревянному полу очень красив.

Да что мне до этого! В секретариате нас ждет толстая женщина. Ее зовут Ангелика Лерх. Возвышается надо мной со своими пухлыми щеками. Внутри меня оживает страх. Она дарит мне пару интернатских наклеек. Везде смеющийся орел с ранцем. А под ним — курсивная надпись: Интернат Нойзеелен — начало новой школьной эры.

Подарю их своим родителям. Пусть приклеят на кухне или… да бог знает — куда угодно. Ангелика Лерх протягивает мне руку и поздравляет с прибытием в замок. Сама она здесь уже тридцать лет и ни разу об этом не пожалела. Ну что на это скажешь. Сажусь рядом с родителями на красно-коричневое канапе и прижимаюсь к ним. Такая близость давно перестала быть привычной. Давненько уже мы не сидели все вместе. Но это приятно, они теплые, и я чувствую себя в безопасности. Беру маму за руку. Директор интерната сейчас придет, чтобы принять меня лично. Об этом сообщает фрау Лерх. При этом у нее съеживаются крылья носа. Так, теперь уже ничего не изменить. Я прибыл, и скоро за мной придут. С досадой смотрю в пол.

Но пола не вижу. Я вижу… да, собственно говоря, какая разница! Сижу не больше пяти минут. Потом появляется директор интерната. Йорг Рихтер — молодой человек, на вид лет тридцати, может быть, немного старше. Рост около 185 сантиметров. Черные волосы, посередине разделенные пробором, лицо приветливое. Он входит и падает на первый попавшийся стул. Потом вскакивает, как будто что-то вспомнив, и здоровается с нами. Рука у него влажная. Он приглашает нас к себе в кабинет. Это недалеко от секретариата. По дороге я прислушиваюсь к звучанию деревянного пола. Красивым оно мне совсем не кажется. Но кому это может быть интересно!

Как только входим в кабинет, господин Рихтер сразу же дарит мне несколько интернатских наклеек. Эти посовременнее, чем у фрау Лерх. Орел нарисован лучше и кажется объемным. Да и ранец более красивый.

И все равно они мне на фиг не нужны. Сую их в мамину сумочку. Йорг Рихтер просит нас присесть. У него большой кабинет. Больше, чем те комнаты, которые я уже видел. Больше, чем кабинет фрау Лерх. На стене висят дорогие картины. Мебель шикарная. Здесь, пожалуй, не так и плохо.

— Ну что, Бенджамин, уже не терпится увидеть свою комнату? — спрашивает господин Рихтер, повысив голос.

Раздумываю, как нужно отвечать. Долго молчу. Потом с моих губ срывается краткое «да». Мама толкает меня в бок. Точно, я же забыл про письмо. Нерешительно вытаскиваю его из кармана.

— Я написала вам пару строк, — говорит мама, поворачиваясь к директору интерната. — Это очень важно. А поскольку мой сын сам говорит об этом редко, я посчитала, что будет лучше, если я вам напишу.

Как всегда. Не важно, в какой я школе, — маме всегда кажется, что будет лучше, если она напишет. Сплошная писанина. Как будто таким образом можно решить все проблемы. Ну, хорошо. Медленно подхожу к большому письменному столу, за которым сидит Рихтер. Стол, как и почти всё здесь, деревянный. Да еще и черный как сажа. Вещей на нем мало. С краю стоит компьютер. Логотип школы, орел с ранцем, выгравирован прямо на столе. Его трудно узнать, но зато хорошо видно. Бросаю взгляд на конверт. Сверху написано: По поводу одностороннего пареза моего сына Бенджамина Леберта. Как часто я уже совал такие конверты в руки учителей? Наверняка раз двенадцать. Сейчас делаю это снова. Йорг Рихтер быстро хватает письмо. В его глазах светится любопытство. Открывает конверт и, к моему ужасу, громко читает письмо вслух. У него четкий и ясный голос: