Чужая собака

Владимир Насущенко

Чужая собака

В «черную субботу» Иван Дмитриевич Коротков отпросился с работы на два часа раньше. В кафельной раздевалке он долго сидел, понурясь, положив промасленные руки на колени. Каменный, чисто вымытый пол содрогался от ударов трехтонного молота за стеной, и Коротков даже чувствовал, как подпрыгивает под ногами деревянная решетка и ритмичные взрывы отдаются в голове белыми вспышками.

Иван Дмитриевич потер ладонями седые виски и помял лицо, царапая его мозолями, размышляя, что здоровье стало совсем ни к черту, раз он так устает за неделю.

В душевой ему полегчало. Он расслабленно мылился под горячими струями, терся капроновой мочалкой, потом тиранил запавшие щеки старым лезвием, глядясь в осколок зеркала.

Целый день от Ивана Дмитриевича не отходила обида: дочь не прислала телеграммы, не поздравила с днем рождения, не говоря уж о подарке. Года три назад она вышла замуж за офицера и жила в Туркменистане в пограничном гарнизоне. Служба там тяжелая — кругом пески.

«Деньжата у нее лежат на книжке, отцу родному могла бы подкинуть десяточку на голые зубы или посылку собрать», — рассуждал Иван Дмитриевич в предбаннике, натягивая застиранные отсыревшие кальсоны.

В проходной толстая злая охранница не хотела выпускать Ивана Дмитриевича на волю, но он показал записку от начальника цеха, охранница глянула на электрочасы и отомкнула турникет.

Дни стояли совсем куцые — солнце едва покатается над горизонтом. Когда он вышел, на трубах завода зажглись красные огни. Дул ветер. В небе неслись прозрачные воздушные потоки, сшибались, закручивались в огромные рулоны.

Уже несколько лет Коротков ходил к остановке мимо высокого забора, где располагалась учебная воинская часть. Там шла своя жизнь по расписанию: крутился зеленый локатор, висли провода. Из ворот выезжали крытые машины с сильными моторами. Часовые щелкали каблуками, отдавали честь проходившим офицерам.

Забор сегодня показался Ивану Дмитриевичу длинным: шел, шел, конца не видно. В кармане бряцали квартирные ключи и никелевый рубль. Рубль был с великим трудом добыт у хохла Перепеленки. Пришлось льстить и кланяться сверх меры, будь оно неладно… Перед авансом денег ни у кого нет, и праздник на носу. Сегодня Ивану Дмитриевичу стукнуло пятьдесят девять годков, хотелось отметить дату. Придется с единственным рублем ехать к фронтовому дружку Кольке Бугрову. Тот живет богато: имеет шикарную инвалидскую коляску и, кроме пенсии, зашибает сотни полторы в артели. Как инвалиду войны ему дали квартиру на Гражданке, с телефоном.

Так ехать, конечно, стыдно, но он решил не заикаться про день рождения, хотя с Коляней можно не лицемерить, человек он простой, душевный.

Иван Дмитриевич сам свалял дурака: неделю назад отдал последние двадцать рублей мастеру Чегодаеву, тот вымолил христом-богом — очередь негаданно подошла на швейную машину… Теперь свисти в кулак, Иван Дмитриевич…

Он нашарил в крошках табака две копейки и остановился у телефонных будок. В одной будке автомат бесследно слопал монету, а в другой — трубка была вырвана с мясом.

— Во артисты! — ругнулся Иван Дмитриевич и решил ехать не звонивши.

Ветер раскачивал жалобно скрипевшую вывеску на троллейбусной остановке. Город продувался даже с крыш. Подняв воротники, прохожие спешили укрыться в теплые помещения.

Иван Дмитриевич продрог, дожидаясь транспорта. На кольце он вылез, ветер здесь дул еще сильнее. Погода портилась. С залива несло тяжелые тучи.

К новым кварталам нужно было одолевать горбатый мост через низину, где проходила железная дорога. Иван Дмитриевич, терпя одышку, забрался на верхотуру моста, откуда были видны красные и зеленые светофоры, блестящие рельсы. Проносились электрички, высекая искры натруженными загривками.

Отдышавшись, он полюбовался цветными огнями и мыслил, что хорошо бы было уехать куда-нибудь в деревню от этого убийственного климата, от сутолоки огромного города, от вонючих машин, от заводов, этих мрачных порождений сатаны. Но это была лишь глупая мечта.

Снег на тротуарах дворники посыпали крупной солью. Иван Дмитриевич месил этот жуткий рассол, плутая среди одинаковых домов с занавешенными окнами. В зеркальных витринах горели люминесцентные лампы-палки, мертво освещая зыбкие тени проходивших людей. Посредине проспекта тянулись насильно посаженные деревца.

Иван Дмитриевич хмурился, разглядывая номера домов, написанные чернью на стенах. Был он здесь дважды и каждый раз путался в стандарте. Номер дома помнил хорошо. И помнил, что неподалеку был стеклянный ларек, где с Николаем пили пиво.

Зашел за угол и, точно, увидел заведение. Ларек был густо облеплен людьми, как помойка мухами. Косясь на мужиков, сдувавших пену с тяжелых кружек, он храбро миновал приманку. Навстречу несли новогодние елки, связанные веревками. Скоро праздник.

Он поднялся по узкой лестнице, позвонил в дверь, обитую коричневым дерматином, нутром чувствуя, что там никого нет, даже снял кроличью шапку, чтобы слушать шаги. Звонок сиротливо булькал. В соседней квартире хриплый мужской голос орал ругательства и надрывно плакал ребенок: «Ой, папочка, не надо! Ой, папочка миленький, больно!»