Ник полз куруманником. Хотя этот термин вряд ли приемлем для описания природных ландшафтов Чукотки. Куруманник, как услужливо подсказывала память, это где-то там, в Сибири: ракита, ива, вереск, багульник, прочие симпатичные растения.
Славный такой кустарник, главное, что высокий, до полутора метров бывает, прятаться в таком – одно удовольствие.
А здесь? Карликовые берёзки, такие же осинки, хилые ёлочки. Причём высотой всё это – сантиметров тридцать-сорок, не больше. Поэтому ползти приходилось не то что по-пластунски – по-змеиному, ужом натуральным вертеться.
Поднимешь голову или какую-нибудь другую полезную часть тела – вмиг засекут.
Хорошо ещё если просто «засекут», так ведь, сгоряча, и отстрелить чего нужное могут.
Он полз уже часов пятнадцать: вниз по склону сопки, слизывая время от времени капельки воды с листьев и цветков морошки. Вода была сладковатой, с лёгким привкусом мёда.
Рядом, в широкой ложбине, начиналось обширное болото, покрытое относительно высоким сосняком, там спрятаться можно было уже по-настоящему. Спрятаться, отсидеться, поразмыслить над случившимся.
Вот и край куруманника, до спасительного леска оставалось всего метров двести – двести пятьдесят.
Ник осторожно приподнял голову над кустами.
Визуально всё было спокойно, солнышко скупо освещало каменистое плато, вокруг – ни души. Вот только те большие, густо поросшие рыжим мхом валуны, беспорядочно разбросанные в отдалении, внушали некоторое опасение. С одной стороны, далековато до них, метров четыреста будет, а с другой, именно там снайпера опытного, с нарезным карабином, он сам и расположил бы.
Полежал Ник в берёзках-осинках ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами – где наша не пропадала?
Метров двадцать и пробежал всего – выстрел щёлкнул сухо и как-то очень уж печально.
Правое плечо тут же занемело.
Больно-то как! А главное, обидно – так лохануться: всё вдаль смотрел, камушки всякие, мхом поросшие, осматривая тщательно, а дозорный, видимо, в куруманнике и засел, совсем где-то рядом. Ник упал на левый бок, пытаясь сорвать винчестер с раненого плеча, – не получилось. В сторону перекатился, нож выхватил из ножен: поздно, припечатало по затылку чем-то тяжёлым, дальше – темнота, круги фиолетовые заплясали неистово…
Сознание вернулось как-то сразу – внезапно и прочно.
Но Ник не спешил сразу открывать глаза, решил для начала прислушаться к ощущениям организма. Правая сторона тела не ощущалась совсем, будто и не было её никогда, шевелились пальцы левой руки – уже хорошо.
Пахло тундровым разнотравьем, родниковой водой и, как это ни странно, аптекой. То ли йодом, то ли мазью Вишневского, сразу не разобрать.
– Спокойно лежи, друг, – протяжно произнёс кто-то, пока невидимый. Голос, похоже, принадлежал подростку. – Всё хорошо. Живым будешь. Рана простая у тебя. После порошка голубой травы быстро заживёт. За три дня. Не сомневайся.
Ладно, поверим. Ник открыл глаза. Оказалось, что он голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, ноги у щиколоток крепко перехвачены тонким кожаным ремешком.
Ну, и кто же здесь такой хваткий?
Господи, Отец мой небесный, стыдно-то как!
Напротив него, метрах в пяти, сидела на корточках чукчанка, зажав между худенькими коленями какое-то древнее ружьишко.
Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у чукчей этот возраст считается уже весьма почётным – как у русских сороковник.
Симпатичная даже: пикантный разрез глаз, чувственные губы, фигурка гибкая, точёная. Во всем облике сила звериная ощущается, грация дикая.
Про такую Саня Бушков обязательно бы что-нибудь эдакое выдал: «Прекрасная охотница, восхитительная в своей первобытной дикости, чувственная и опасная…»
Ладно, Санёк далековато нынче, не докричишься, не дозовешься. Если правильно формулировать и в корень вещей зрить, то он и не родился ещё вовсе…
Девчонка невозмутимо смотрела на Ника своими угольно-чёрными глазами и молчала.
«Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть не впервой», – подумал Ник, стараясь сохранять на лице маску невозмутимости и полного покоя.
После нескольких минут тишины девушка всё же спросила, указав на Ника тоненьким указательным пальчиком:
– Как зовут того, кто живёт на твоём плече?
Хороший вопрос. Ник сразу понял, что это она про татуировку спрашивает.
Только, вот, какое плечо имелось в виду?
На левом у него Че Гевара был изображён: славный такой, светло-зелёненький, в лихо заломленном берете, с «калашом» в руках. Лет двенадцать уже той татуировке.
А на правом плече – свежая совсем, нанесённая в канун Нового Года.
Нового – тысяча девятьсот тридцать восьмого , в соответствии с модой нынешней .
Это Сизый посоветовал, мол, не стоит выделяться из общей массы, ближе к народным чаяниям надо быть. Сам и наколол, ясен пень.
Чукчанка оказалась сообразительной, сразу просекла те его сомнения и любезно уточнила:
– Того, кто на забинтованном живёт.
– Его зовут, – ответил Ник, стараясь говорить неторопливо и внятно, – Иосиф Виссарионович Сталин.
