Кулак врезался в грудь. Гулко и больно. Иржи отшатнулся, поймал равновесие и присел, уходя от удара. В волоске от головы пронесся Бахта и с воем влетел в дерево. Развернулся, сверкнув выпученными глазами. Иржи прыгнул ему на спину, перехватил ручищу и вывернул до костного хруста вверх, к лопатке.
— Хватит! — Корт сплюнул кровью и поднялся с земли, цепляясь за куст боярышника. — Иржи! Что ты взъелся на нас?
Бахта дернулся и взвыл — Иржи сильнее заломил ему руку и прорычал на ухо:
— Извинись перед Айкой!
— Да ну тебя, правдолюб! Айка — гулящая. Нечего из-за нее руки марать! Ей, почитай, честь оказали — предложили венками в Купальскую ночь обменяться, а она нос воротит! Ишь какая! Вот и получила, раз подобру не хочет. Я в этом больше не участвую! — Корт еще раз плюнул — теперь прямо на башмаки Иржи — и прихрамывая побрел прочь.
Айка всхлипнула и поджала ноги, прикрываясь разодранной юбкой.
— Извинись! — упрямился Иржи.
— Мелкий, а хваткий придурок! — пропыхтел Бахта, вырываясь. — Видать, ты сам в нее по уши втрескался, коли так бьешься!
— А не твое дело! — из последних сил навалился Иржи.
— Ладно, Айка. Не хочешь с Кортом — развлекайся с этим придурком. Мне плевать.
Не извинения, конечно, но деваться некуда — силен он, зараза! С детства его было не одолеть. Иржи отступил:
— Вали отсюда!
Бахта покачал головой, баюкая больную руку, и щербато улыбнулся:
— Зря ты так: из-за девки, да на друзей.
— Ты тоже много чего зря, — вскинул подбородок Иржи.
Сверкнув глазами навыкате, Бахта в развалку скрылся в зарослях.
— Ты как? — Иржи присел рядом с Айкой.
Она в последний раз всхлипнула, вытерла слезы тыльными сторонами ладоней и гордо отбросила за спину ворох мелких рыжевато-русых кудряшек.
— Спасибо тебе, — прошептала тихо, но с нажимом, коротко глянула — блеснули из-под длинных ресниц глаза цвета гречишного меда — и уставилась в землю.
— Не за что! — усмехнулся Иржи, поднялся и подал ей руку.
Айка сжала ладонь холодными пальцами и улыбнулась. Он потянул вверх, но она неловко припала на правую ногу и рухнула прямиком в его объятия.
— С коленом что? — перепугался Иржи.
Она не ответила — лишь крепче прижалась, уткнулась в плечо. В растерянности он невесомо провел рукой по пушистым кудрям:
— Ты чего, Айка?
Судорожно вдохнув, она отстранилась. В распахнутых наивных глазах смешались слезы, и счастье, и страх, и решимость. Мягкие губы чуть приоткрылись и вновь сомкнулись. Напряженные ладони скользнули вверх по его плечам.
Иржи окаменел.
Холод стиснул горло, обжег грудь и свернулся скользким сгустком в животе.
Только не это, Айка! Нет! Ты хорошая, милая, добрая, немножко глупая, но не надо.
— Только не перебивай меня! — выпалила она, будто прочитав его мысли. — Я знаю, что ты не хочешь быть со мной, но… сколько раз уже таяли снега и желтели листья, а ты… все один. Молчи! — она до боли стиснула его плечи. — Про меня многое болтают, но правды в том ни на грош. Болтают, потому что я… тоже одна, — она облизала губы и выдохнула: — А одна я потому, что жду тебя, Иржи. Тебя.
— Айка! — не выдержал он.
Но она быстро прижала указательный палец к его губам:
— Давай обменяемся сегодня венками. Или, ну их, венки. Пусть просто. Пусть только на одну ночь! А дальше… будь что будет. Я не могу больше, Иржи. Я люблю тебя!
Ниточки бровей на переносице, жженый сахар отчаянных глаз, напряженные крылья чуть вздернутого носа, маленькая родинка на правой щеке — на ее лице застыла такая мучительная надежда, что Иржи не мог отвернуться.
Но и смотреть тоже не мог.
Память рисовала совершенно другое лицо: нос чуть с горбинкой, крыло смоляных волос, отрезанных наперекор всему и всем, черные дуги бровей, старое золото раскосых глаз, которые всегда смотрели на горизонт в ожидании чуда.
Прохладные тонкие пальцы Айки скользнули к его шее — по хребту хлынули мурашки, — взъерошили на затылке волосы. Правой рукой она осторожно погладила его щеку, приподнялась на цыпочки и поцеловала.
Губы пахли цветами шиповника и диким медом, мятой и малиной. Дыхание обжигало кожу, стыло на ветру. Локоны щекотали шею, стройное тело прижималось все плотнее.
Иржи зажмурился, отгоняя наваждение: видение золотистых глаз.
Те поцелуи горчили полынью и летней рябиной.
Изо всех сил сжав плечи Айки, он отстранился. Она молчала. Только смотрела прямо в душу, открыто, без былой мольбы и слез.
— Нет, — покачал головой Иржи.
Она даже бровью не повела — продолжала смотреть.
— Я люблю Горинку, — добавил Иржи.
— Горинку?! Дочь мельника? — она округлила полные ужаса глаза. — Иржи, ты в своем уме?
Нестерпимо заломило виски. Иржи стиснул зубы, резко развернулся и побежал прочь.
— Иржи! — кричала она вслед, со странной смесью боли, разочарования и жалости.
Но он не слушал.
Он спешил к мельнице, что на высоком холме, у обрыва, над рекой.
Небо, усыпанное курчавыми облаками, проглядывало сквозь щербатые крылья мельницы. За крышей, чешуйчатой от деревянных черепиц, притаилось солнце, и оттого окоем ослепительного света окутывал потемнелые доски. Сизый узор лишайника бледнел на округлых боках бревен, сквозь прогнивший порог пробивалась полынь.
Иржи сбросил башмаки — ноги утонули в густой траве — и подошел к краю обрыва. Внизу неторопливо текла река, ерошась колючей рябью. На дальнем берегу дымка лохматыми косами пеленала деревья. Селяне готовили к празднику широкий песчаный мыс: рядили чучело Ярилы, обматывали ветошью колесо, стаскивали бревна, кололи дрова и плели венки. Ох уж эти венки!..
