Сказочница

— Сказки, сказки, сказки!

Слова разорвали тишину вымершего городка. То тут, то там, отворились ставни, за которыми прятались от послеполуденного жара жители города, и в окнах показались круглые бледные лица с красными слезящимися глазами. Они выглядывали на улицу, кто с любопытством, кто с явным неудовольствием. Однако поначалу они ничего не увидели, лишь только скрипучий голос сказочницы будоражил душный тяжелый воздух.

На холме появилась фигура женщины, скрюченная и сгорбленная от всех земных и неземных бед, павших на ее слабые плечи. Одета она была в грязно-бурое платье из грубого домотканного холста, которое, точно вороньи крылья, болталось на ее костлявых плечах и почти скрывало от глаз высохшие кисти рук с крючковатыми пальцами. Под бесформенным одеянием нельзя было различить ее фигуры, однако, хотя она была очень стара, а лицо ее изборождено глубокими морщинами, она вовсе не походила на обыкновенную старуху. В ней вообще как бы не было ничего женского: вся она была точно высохший кукурузный початок.

Она медленно шла по улице, не обращая внимания ни на враждебные, ни на любопытные взгляды, и выстукивала на потрескавшейся от жары земле частый ритм посохом, сделанным из какой-то невиданной породы дерева: клюка изгибалась причудливой спиралью, точно лента в руках ребенка или сахарная тянучка.

Остановив взгляды на необычном посохе из искореженного дерева, жители городка заметили, что старуха не одна. Рядом с ней понуро брел огромный дряхлый зверь; когда-то это был волк, теперь же на просевшем хребте болтались какие-то неопрятные клочья. Из его пасти и ноздрей непрерывно капала слюна, а вместо одного уха зияла рваная гноящаяся рана. Его вытянутая, покрытая кровавыми расчесами морда была вся облеплена мухами, которые жадно жужжали вокруг мутного гноя, сочившегося из глаз.

Однако сами глаза были необычайно ясные, сияющие, точно полированный обсидиан. Правда, один глаз был слегка затянут серебристой пленкой глаукомы, в то время как другой, казалось, время, так жестоко обошедшееся со всем остальным телом зверя, вовсе не тронуло. В этих глазах светился до неприличия острый ум, и это вызывало у туповатых горожан чувство недоверия и какого-то безотчетного страха.

Над городком по-прежнему раздавалось скрипучее «сказки, сказки», и хотя голос звучал резко и пронзительно, точно крик вороны, губы женщины оставались при этом совершенно неподвижны. Казалось, голос окружал ее со всех сторон. Он был лишен какого-то определенного источника и направления. Невозможно было даже точно сказать, женщине или мужчине он принадлежит. Он как бы звучал сам по себе. И множество сиплых голосов против своей воли подхватывали и разносили слова женщины далеко вокруг.

Шаркающей походкой старуха медленно ковыляла по улицам, таким же высохшим и бесплодным, как она сама. По всей видимости, она хорошо знала, куда идет. Она без труда нашла дорогу к голому пустырю в центре города, служившему его жителям местом собраний. Бесформенные глыбы по краям пустыря свидетельствовали о том, что некогда он был окружен крепостной стеной. В самой середине этой выжженной солнцем площадки вздымало ввысь свои узловатые ветви чахлое дерево, точно прося пощады у невидимого врага. От легкого колебания воздуха, которое принесла с собой старуха, свернувшиеся от жары листья зашелестели, точно сухие косточки.

Она низко поклонилась израненному дереву, по-старинному сложив руки в знак благоговения. Было заметно, что все ее тело напряглось от волнения, как будто она приветствовала горячо любимого владыку. Выпрямившись, она подошла ближе и присела у подножия дерева, в редкой тени его переплетенных ветвей. Дряхлый волк обессиленно вытянулся у ее ног, точно лужа болотной жижи растеклась по земле.

На площади, кроме старухи, никого не было. Воздух становился все более душным, и постепенно в сгущающихся сумерках жители закрыли и заперли на засов все ставни, а пыльные улицы наполнились приглушенным шарканьем множества ног. Первой на заброшенной площади появилась девочка. На ее бледном лице выделялись опухшие, неестественно красные глаза. Она сделала несколько неуверенных шагов по направлению к дереву и остановилась, не сводя со старухи настороженных глаз.

— Иди сюда, детка. Я не сделаю тебе ничего плохого, — проговорила старуха сладким, вкрадчивым голосом. Девочка подошла поближе и присела у ног старухи, как дикий звереныш, готовый в любое мгновение броситься наутек.

Уже совсем стемнело, когда постепенно, один за другим жители городка кольцом окружили старуху. Они стояли молча, и атмосфера на площади была уже не враждебной, а скорее напоминала то, как склоняется в страхе раб перед своим господином.

Робко они подходили все ближе и ближе и наконец опустились на землю вокруг. В позах, исполненных ожидания, они сидели, потупив взоры. Они знали, что ждать им придется долго. Ночной мрак окутал площадь своей непроницаемой мантией, а они все сидели в терпеливом ожидании. На небе взошла луна, точно тончайший светящийся серпик. Легкой лодочкой скользила она по небу в окружении мириад своих служанок. И наступило такое мгновение, когда легкий челн оказался в сучковатых сетях высохшей кроны дерева на площади. В лучах чистого серебра свалявшаяся волчья шерсть засверкала, как ангорский пух. Лицо женщины оставалось в тени, в лунном свете лишь мягко сияли ее волосы.