Приходилось ли вам перебирать стопки известных книг в поисках тех, которые начинаются с вопроса? Такие ведь сложно найти, не правда ли? О чем говорит нам тот факт, что ни библия капитализма, «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита, написанная в восемнадцатом веке, ни библия коммунизма, «Капитал» Карла Маркса, созданная в девятнадцатом, ни, если уж на то пошло, сама Библия не начинаются с вопроса? Ведь если не начать с вопроса, как найти ответ?
«Предположим, никто не задал вопроса, – сказала Гертруда Стайн, – что же тогда будет ответом?» Не нужны ли вопросы для получения ответов? Можем ли мы доверять ответу, который дается на незаданный вопрос? Ответ без вопроса – не так ли Альбер Камю определил волшебство: «способ получения ответа «да» без необходимости задания четкого вопроса»?
Действительно ли в литературе наблюдается недостаток вопросов или это отчасти потому, что мы их не замечаем? Используем ли мы знак вопроса, потому что без него неспособны опознать вопрос? Была ли Гертруда Стайн не согласна, когда спрашивала: «Вопрос есть вопрос, кто угодно может понять, что вопрос является вопросом, так зачем добавлять знак вопроса, если он и так содержится в том, что уже написано?» Не так ли я сам всегда думал о восклицательных знаках?!?
Почему мы читаем книги или, как спрашивает Вирджиния Вулф в «Комнате Джейкоба», «Что мы ищем в миллионах страниц?» Можно ли спорить с тем, что все книги задумываются как ответы, несмотря на то что лишь в немногих формулируется вопрос? Является ли поиск ответов такой же неотъемлемой частью человеческой природы, как охота стаями у волков или сезонная миграция у китов? И не должны ли мы задавать вопросы для получения ответов? Разве не стремятся все на свете утверждать, не раздумывая над сомнениями?
«Почему бы нам не относиться к вселенной как к первоисточнику?» В чем заключается вызов, брошенный в 1841 году Ральфом Уолдо Эмерсоном вопросом, начинающим эссе «Природа»? Для достижения такого отношения не должны ли мы снова задать те великие вопросы, которые задавались ранее? «Почему бы, – спрашивает Эмерсон, – нам не иметь поэзию и философию озарения, а не традиции и религию получаемых нами откровений, а не их историю?»
Не потребует ли такой новый и оригинальный способ мышления великой способности задавать вопросы? Почему мы здесь? Почему все это здесь? Почему мы умираем? Что есть смерть? Что означает бесконечность внешнего пространства и что за пределами бесконечности? Для чего зима и весна? В чем значение полета птиц, почему материя разлагается и чем наша жизнь отличается от жизни комара? Есть ли конец этим вопросам или расспрашивание столь же бесконечно, как и пространство? Достаточно ли наше умение задавать вопросы для этой задачи или нам стоит положиться на лучших мастеров задавать вопросы, что были до нас?
Почему Платон – тот редкий мыслитель, который начинает с вопроса? Разве не начинает мозг мгновенно работать, столкнувшись с вопросом, к примеру, в начальных строках «Законов»: «Бог или кто из людей, чужеземцы, был виновником вашего законодательства?»[1] Не приведет ли такой вопрос к всеобъемлющей дискуссии о правительстве и законах, их назначении, власти и границах применения?
Что такого запоминающегося в писателях, которых мы называем великими мыслителями? Не выделяет ли их из общего ряда именно то, что они задают великие вопросы, и качество этих вопросов? Есть прекрасные писатели, которые не задают серьезных вопросов, но считаются ли они великими мыслителями?
«Почему я не могу найти ничего, кроме Большой Медведицы?»